просто, что народ и сам соображал это, без чужой помощи, а тут его сопротивление планам Гракха тщательно подогревалось противниками трибуна. Консул Гай Фанний, бывший друг Гракха, который прошел в консулы при его поддержке, держал такую речь:

– Неужели вы думаете, что если вы даруете союзникам гражданские права, то вы и вперед будете стоять на народном собрании так, как стоите сейчас передо мной, что вы по-старому будете находить себе место на играх и зрелищах? Ведь эти люди займут каждый свободный уголок!..

Тщетно Гракх приводил примеры полного бесправия союзников, тщетно он указывал на их заслуги перед Римом, ничто не помогало. Трибун Ливий Друз воспретил голосование, и проект Гракха провалился. Видя настроение народа, Гай не посмел предложить сместить Друза, как это сделал Тиберий с Октавием. А всадники? Всадники, получив то, что им было нужно, отвернулись от человека, наполнившего им карманы и возведшего их на неожиданную высоту.

Аристократы увидели, что народ далеко не безусловно предан Гракху. На этом сенатская партия построила свой план борьбы с трибуном.

5

Гракху пришлось уехать в Карфаген, чтобы лично устроить дела созданной им колонии. Он пробыл там 70 дней, и когда вернулся, то увидел, что любовь к нему народа перешла на другого.

Вот что случилось за его отсутствие. Трибун Ливий Друз, человек с твердым характером, хитрый, ярый приверженец сенатской партии, чтобы подорвать влияние Гракха, придумал очень остроумный способ действий.

По закону Тиберия Гракха крестьяне, получившие наделы, должны были платить небольшой оброк, и самые наделы, в интересах поддержания крестьян, были объявлены неотчуждаемыми. Друз провел закон, который уничтожал оброк и превращал участки в свободную собственность, которой каждый волен распоряжаться по усмотрению: мог дарить, продавать – все, что угодно.

Весь смысл наделения землей заключался в неотчуждаемости участников; не будь ее, эти участки ничем бы не отличались от старых розданных в собственность и исчезли бы с такою же быстротой, как и те, поглощенные крупными поместьями. Но народу это было все равно, он только и видел сложение оброка и возможность продать участок. Может быть, если бы Гракх был в Риме, он бы растолковал ему, в чем дело, но Друз был ловок и знал, когда вносить законы. Он подождал, пока предложение Гракха о даровании гражданства союзникам охладит к нему народ, и поспешил теперь воспользоваться его отсутствием.

Другой закон касался колоний. Друз знал, что мысль выводить колонии за море была не особенно по душе народу. На заморских колонистов смотрели как на отрезанных от Италии. Поэтому Друз предложил устроить целых 12 колоний в Италии и вывести в каждую по 3000 человек. Откуда он хотел достать для этого земли, никто не спрашивал и сам он не объяснял. Земли и не было. Но народ не обращал на это внимания. Он рассуждал, что если Гракх предложил вывести всего две итальянские колонии, а Друз – целых 12, то, значит, Друз любит народ несравненно больше, чем Гракх.

Этими путями Друз приобрел большую силу и уже не боялся нападать на приверженцев Гракха. Узнав об этом, Гай возвратился в Рим и, чтобы вернуть утраченное расположена граждан, переселился в квартал, где ютилось простонародье, но и это не помогло. Гай не был избран в трибуны на третий год (на 121 г. до P.X.); говорили, что заведовавший подсчетом голосов противник Гракха сплутовал и показал меньше голосов, чем было в действительности подано за него.

На беду Гракха консулом на 121 год был выбран его заклятый враг Луций Опимий, которого он не пропустил в прошедшем, 122 году. Все это предвещало мало хорошего. Но действительность превзошла самые мрачные ожидания сторонников Гракха. Добившись власти, его враги стали искать случая отменить его законы. Самым полезным, но в то же время наименее приходившимся по сердцу народу был закон о заморских колониях. За него и принялись первым долгом.

Оказывалось, что когда Гракх основывал колонию на месте Карфагена, было несколько неблагоприятных знамений. Лишь только было воздвигнуто знамя, поднялся сильный ветер и стал рвать его, но знаменщик держал крепко, и древко сломалось; буря снесла с алтаря жертвенных животных, африканские гиены выкапывали пограничные камни и уносили их дальше. Ко всему этому и прицепились в Риме враги Гракха. Спросили гадателей, и те, привыкшие всегда угождать сильным, немедленно объявили, что боги против основания заморских колоний, потому что место, на котором стоял Карфаген, проклято; тогда сенат счел своей обязанностью предохранить граждан от дальнейших бедствий и предложил издать закон, запрещающий основание колонии на месте Карфагена.

Гракх решил бороться и не допускать принятия нового закона. Он собирал сторонников, убеждая их быть сдержанными и не затевать кровопролития. Но настроение его друзей, особенно старого Фульвия Флакка, было очень воинственное.

Утром того дня, когда должна была решиться судьба заморских колоний, на Капитолии, римском кремле, где были собраны почти все государственные присутственные места, собрались обе партии. В капитолийском храме консул Луций Опимий приносил жертву богам; когда жертва была кончена, один из бывших при нем служителей, Квинт Антуллий, держа в руках внутренности жертвенных животных, понес их по направлению к тому месту, где стоял Гракх со своими друзьями.

– Эй вы, шушера всякая, дорогу порядочному человеку! – кричал он и хотел дотронуться до Гракха.

Друзья Гая бросились на Антуллия, и он пал под ударами длинных кинжалов, которыми они нарочно запаслись, предчувствуя, что будет драка.

Гракх сильно разгневался на товарищей и упрекал их за то, что они пустили в ход оружие. Он обратился к народу с речью, где старался оправдать себя и своих сторонников. Это была одна из лучших его речей, его лебединая песнь. Голос его дрожал, когда он говорил, он не мог удержаться, чтобы не намекнуть народу на свой близкий конец, который он предчувствовал.

– Если бы я напомнил вам, – говорил Гай, – что происхожу из знатного рода, что из-за вас я потерял брата, что теперь уж нет никого из потомков Сципиона Африканского и Тиберия Гракха[44], кроме меня и одного мальчика; если бы я стал умолять вас дать мне отдохнуть некоторое время, не преследовать меня, чтобы наш род не был истреблен с корнем, чтобы остался в живых хоть один отпрыск нашей фамилии, то, мне кажется, вы охотно согласились бы на мою просьбу…

В волнении и от шума Гракх не заметил, что своей речью он прервал говорившего трибуна. Это считалось преступлением… Но в этот день планы врагов Гая не осуществились. Хлынул проливной дождь и разогнал всех по домам.

На следующее утро консул собрал