900 штыков 39-й бригады — на которые, вместе с частью бойцов Бичерахова и городской артиллерии, можно было положиться, — разместили между Уорикширским и Вустерширским полками справа, лицом на север, напротив железнодорожной станции Баладжары, и Северным Стаффордширским полком слева, чей левый фланг упирался в море. Теперь, когда натиск противника полностью обрушился на левый участок центра и на левый фланг, а турки фактически овладели центром, потребовалось отвести Северный Стаффордширский полк на запасную позицию, тем самым избавив их от флангового удара и сократив их линию обороны, удерживая при этом возвышенную позицию. Такое сокращение фронта позволило майору Лею, который в течение всего дня с большим мастерством и отвагой командовал своим батальоном, послать одну роту, чтобы вступить в бой с турками, удерживающими плато, в то время как полковник Киворт направил дополнительные подкрепления для усиления этой части линии фронта и чтобы попытаться сделать позицию противника на плато непригодной для обороны.

Такие перестановки войск, осуществленные к 8 часам утра, полностью остановили продвижение турок, но складки местности, обеспечивавшие противнику безопасное укрытие, и малочисленность британских войск делали контратаку невозможной. Так что наши усилия выбить неприятеля с позиции, которую он занимал в течение всего дня, не увенчались успехом.

Однако продвижение противника на данный момент было остановлено, и не вся надежда была потеряна. Использование для контратаки значительной части 39-й бригады, что было большим соблазном, привело бы к обычному оголению той части линии фронта, с которой они должны были быть выведены, и, следовательно, об этом не стоило и думать. Но можно ли было продолжать надеяться на какого-либо рода контратаку со стороны городских войск? За эту надежду мы цеплялись в течение всего дня, и она не раз оказывалась на грани свершения. Контратаки по приказу генерала Докучаева редко доходили даже до стадии сбора необходимых войск, а те, которые удалось наскрести для этой задачи, таинственным образом не достигали места назначения. Но в каждом правиле есть свои исключения, и среди массы малодушных людей можно встретить примеры поразительного героизма.

Дважды контратака начиналась и бесстрашно развивалась, но храбрость без военных навыков бесполезна. Командование никуда не годилось, и в результате все завершалось неудачей. В большинстве случаев в бакинских батальонах были прекрасные командиры, но командиры рот и взводов, имеющие первостепенное значение в контратаках, оказались никудышными.

Однако на 8 часов утра ситуация выглядела не такой уж и плохой. Левый фланг находился в относительной безопасности, центр переформирован, и у турок на плато теперь не имелось возможности продолжать победоносное наступление, которое они могли бы с легкостью развить ранее в тот же день, если бы не их изначальные колебания. Уорикширский и Вустерширский полки под командованием полковника Фавьела держали оборону на правом фланге, но им угрожало нападение турок с севера. Эта атака произошла позже, но ее успешно отбили. Линия обороны укреплялась и усиливалась повсюду; два аэроплана вели пулеметный обстрел и бомбардировку, а шесть бронемашин — три британских и три русских — прекрасно справлялись со своей работой на плато.

Но поскольку противник теперь удерживал высоты справа и слева от Волчьего ущелья, у него имелась возможность почти беспрепятственно подтягивать подкрепления, и, если только не будет проведена успешная контратака, вскоре захват города будет невозможно предотвратить. Любое дальнейшее наступление с его стороны вбило бы клин между двумя частями 39-й бригады и вынудило бы их отступить.

Все это время город периодически обстреливался. Снаряды не причиняли большого вреда, но турок хорошо знал моральный эффект обстрела города. Он рассчитывал сохранить состояние паники, и город полностью оправдал его расчеты.

Около 9 часов утра пришло радостное известие, что прибыли два корабля с подкреплением от Бичерахова. Поскольку на его войска можно было положиться, казалось, что теперь ситуацию действительно можно спасти. Новость облетела город и дошла до сражающихся войск с необычайной быстротой, в полтора раза повысив боеспособность местной армии. Корабли медленно входили в гавань, заполненные людьми от носа до кормы. Но, увы, через наши полевые бинокли было слишком хорошо видно, что, кем бы они ни были, они мало походили на войска. Через короткое время выяснилось, что на кораблях находились не герои Бичерахова, а малодушные элементы из самого Баку, которые погрузились на два парохода и позорно бежали, выйдя в море, где их перехватила и возвратила обратно одна из канонерских лодок. Но ложные новости оказались полезны, и реакция на обманутые надежды не могла сделать ситуацию хуже, чем она была до этого.

Главными целями вражеской артиллерии в городе являлись две гостиницы, «Европа» и «Метрополь», которые поочередно использовались в качестве штаб-квартиры полковника Киворта. Вскоре они стали непригодными для этой цели.

В течение всего утра мне очень не хотелось беспокоить главнокомандующего, генерала Докучаева, поскольку я прекрасно понимал необходимость того, чтобы ему не мешали разрабатывать планы, а с полковником Стоуксом в качестве его начальника штаба я был вполне уверен в поддержании связи между 39-й бригадой и местными войсками, а также в принятии действенных мер. Когда я все-таки решился навестить его в штаб-квартире, то обнаружил, что я слишком скромничал.

Меня провели в его кабинет в 11 часов утра, и худшего состояния смятения я никогда не видел. Это действительно заставило меня потерять всякую надежду. Я не виню самого генерала; трудно играть роль главнокомандующего в революционной армии, где все равны и все имеют равное право составлять и обсуждать планы, но принятие какой-либо последовательной линии действий в такой суматохе становится невозможным.

Кабинет генерала находился в чем-то вроде внутреннего святилища, куда можно было попасть, пройдя через несколько других комнат, в которых находилось излишнее количество солдат-писарей и чиновников, но, открыв дверь, я вскоре обнаружил, что, хотя кабинет и находился в дальнем углу, вряд ли его можно было назвать святилищем. На самом деле не будет преувеличением сказать, что звук разрывающихся снарядов снаружи заглушался шумом внутри. Первое, что бросилось мне в глаза, был сам генерал, не сидевший спокойно со своим штабом и обдумывающий стоящую перед ним задачу, а стоявший посреди комнаты рядом с высоким казачьим лейтенантом, возвышавшимся над ним и жестикулировавшим с такой яростью, что я действительно подумал, что он собирается его ударить. Нет никакого смысла упоминать имя этого офицера, но он был хорошо известен всем нам как человек с очень вспыльчивым характером, и он, несомненно, узнает себя, если эта книга когда-нибудь попадется ему на глаза.

Когда лейтенант удалился, генерал, вместо того чтобы приказать арестовать его, просто сказал: «Надо же, какой он вспыльчивый!» Поистине русский темперамент — это удивительная смесь крайностей. Неистовое возбуждение мгновенно сменилось безмятежным спокойствием.

Другие, менее ярые «советчики» стояли наготове, дабы занять место лейтенанта, телефон звонил непрерывно, и генерал сам отвечал на большинство звонков, в то время как полковник Стоукс и другие британские офицеры устроились на балконе, считая уличный шум менее раздражающим, чем гвалт кабинета.