чистую монету. Поступки людей далеко не всегда логичны и не всегда поддаются пониманию. И уж тем более люди не всегда говорят то, что действительно думают. — Он нехотя оторвал взгляд от неба и встал, привычным жестом отряхнув пальто сзади. Для Араки было достаточно одного его скользящего взгляда, чтобы он тут же повторил за ним и, подняв этот тяжеленный пакет, пошел рядом.

Всю оставшуюся дорогу они молчали. Добравшись до дома, Араки сразу у порога сбросил тяжелую ношу, а Себастьян спешно снял верхнюю одежду, готовясь опять неизвестно сколько проваляться в постели с температурой. Вошли в гостиную они одновременно. Увидев на стеклянном кофейном столике рядом с ТВ белый почтовый конверт, белобрысый встал как вкопанный посреди комнаты. Араки не заметил этого и прошел дальше к кухне, таща пакет с продуктами. Белобрысый взял в руки конверт и, непродолжительно повертев его в руках, понял от кого он. Как только он его увидел, догадка от кого и кому он адресован, пришла к нему незамедлительно, но уж очень сильно он не хотел, чтобы это было правдой. Но отпечатанный на бумаге знак — два скрещенных треугольника — уничтожил его надежду на ошибку. Этот знак, напоминающий песочные часы, по несчастью ему был прекрасно известен, как и любому Альфе. И ничего хорошего это письмо никому не сулило.

Когда они уходили, припоминал Себастьян, никакого письма не было. Подложили его явно в их отсутствие. Следов взлома или других признаков незаконного проникновения он не увидел. Если бы он их увидел, то наученный горьким опытом Альфы, в квартиру без оружия он не вошел бы. Но ни замок не взламывали, ни предметы не передвигали, даже следов ботинок, которые непременно должны были остаться от налипшего талого снега, не было. Такое ощущение, будто это письмо прилетело по воздуху. Конечно, и никаких других улик «почтальон» после себя не оставил, что белобрысого пугало еще сильнее. Кто-то вот так просто вошел в его квартиру, как к себе домой, и оставил его на столике. Открывать конверт и читать, что там написано, он считал не только глупостью, но и унижением. Нет, быть цепным псом явно не для него.

Он вернулся в коридор, держа в руке письмо, и, пошарив в кармане пальто, извлек зажигалку, после резвым шагом прошел к кухне и остановился рядом с раковиной. Араки, занятый разбором продуктов, не обратил вначале на него внимания, но сразу после того, как он чиркнул металлической зажигалкой, с интересом посмотрел в его сторону.

— Ты что делать собрался?

— А ты как думаешь? — Он поднес зажигалку к письму, языки пламени тут же начали медленно пожирать бумагу.

— От кого оно?

— Знак видишь?

— Да, и что?

— Этот знак — визитная карточка Теней.

— Что в нем написано? Себ, почему ты его сжигаешь?

— Не знаю, что там написано, но, думаю, вряд ли они решили узнать как мои дела. Так что пошли они к черту. — Огонь охватил бо́льшую часть письма, и держать его дальше так, чтобы не обжечься, стало попросту невозможно, он бросил его догорать в раковину.

— А тебе ничего не будет за это от них?

— Хотели бы убить — убили бы уже. Нет, тут дело в другом. — Они вдвоем стояли и смотрели, как сгорает письмо. — Помнишь, я говорил, что Тени могут простить нарушение одного из запретов ради равновесия между Альфами и Бетами?

— Помню, да. Ты говорил это в больнице после рассказа про Альф и Бет.

— Так вот. Я соврал. Запреты эти нерушимы. Они не прощают никого, кто рассказал о Делении, но при этом не трогают тех, кто этот рассказ услышал. Если говорить другими словами, я должен быть мертв, однако все еще стою перед тобой. — От конверта остался один черный пепел, Себ включил воду и смыл его в канализацию.

— То есть из-за меня ты должен был умереть? Потому что я заставил тебя мне о них рассказать?

— Не льсти себе, Араки. Ты, как и никто другой в этом мире, не можешь заставить меня что-то сделать. Я был уверен, что меня убьют. Это была моя неудачная попытка покончить с жизнью.

— Но почему, черт тебя возьми?!

— Неважно, — отмахнулся от вопроса Себ, будто от надоедливой мошки. — Интересно то, что, несмотря на все мои усилия, я остался жив, хотя я точно знаю, они в курсе, что я тебе рассказал. И сейчас они подкладывают мне письмо. Это все не просто так. Они хотят заставить меня что-то сделать. Что-то такое, что им, видимо, не по силам. Ну уж нет, пошли к черту. Если очень надо, лично со мной поговорят, а до этого ни одного их письма я не прочитаю и делать тем более ничего не буду.

— Ничего не понимаю…

— А тебе и не нужно что-то понимать, Араки. Тебя это не касается. Топай домой.

— Нет.

— Ты понимаешь, что в этой квартире не очень-то безопасно?

— Да знаю я это.

— Ничего ты не знаешь. — Раздался измученный вздох. У него не было сил спорить с ним сейчас — не в таком состоянии. Ему огромных усилий стоило просто стоять на ногах, он чувствовал, как с каждой секундой становилось хуже: в глазах темнело, тело било сильная дрожь, голова отказывалась соображать. Если ему вправду так сильно хочется рискнуть своей жизнью, то какой смысл его отговаривать? Пусть делает, как хочет. Главное, суметь дойти до кровати и не упасть нигде по пути.

Не сказав больше ничего, Себастьян ушел, оставив Араки стоять в кухне. Потерянный — именно то слово, которым можно описать его внутреннее состояние в этот момент. Себастьян, конечно, никогда не производил впечатления жизнерадостного и счастливого человека, но чтобы до такой степени… Это абсурд какой-то. Ну, зачем ему это? У него есть Аня и бабушка, нет проблем с деньгами и, пусть неприятно это признавать, недюжинный ум. Чего ему не хватает?

«Хикари» — пришло в голову ему в ответ на его же вопрос.

«25»

«Хикари». Это имя не выходило у него из головы уже два года. Каждое утро первое, о чем он думал — о ней. Последняя мысль перед сном — тоже была о ней. Детали, которым тогда он не придавал никакого значения, сейчас всплывали в воспоминаниях, доставляя ему удовольствие и одновременно нестерпимую боль. Тепло ее рук, ее привычки, запах, улыбка, ласка и забота. Он вспоминал всю их жизнь вместе. И сейчас, лежа в кровати, дрожа от температуры, он радовался тому, что скоро увидит ее. Пусть