Мрак пожал плечами:

— Ну, народу можно не сообщать. Если бы не вмешаласьХозяйка... но это твоя тетка, не моя. С ней и разбирайся.

Додон сказал с отвращением:

— Когда боги лезут в дела людей, всегда ломают дров. Думают,если сильнее, то и умнее... Человек слабость свою хитростью и умениемвосполняет! Дура, хоть и родная тетка... Но ты живи, раз уж так получилось.Полцарства, не знаю, воеводы будут против, но племянницу свою отдаю.

Мрак ощутил как лицо опалило жаром. Прерывающимся голосомсказал:

— А мне больше ничего и не надо.

Додон оглянулся с таким удивлением, что едва не вывихнулшею. Скривился, пощупал пальцами жилу:

— Да ну?

— Можешь верить, — сказал Мрак, голос дрогнул. — Вон дажеХоврах, говорят, сразу отказался от обещанной половины такого царства.

— То не царство такое, как ты говоришь, а Ховрах такой. Еговсе знают.

Ночью он покрепче запер дверь, на всякий случай подперполеном. В коридоре было тихо. Без шума вытащил камень в стене, обратился вволка, осторожно выскользнул в привычную темень, полную неподвижных запахов истылого воздуха.

Темный ход, как и прежде, вел вдоль комнат гостей,начальника стражи, старших дружинников, воевод. Мрак останавливался ненадолго,прислушивался. Камни притерты плотно, но запах как-то просачивается, и картинкиспящих воинов, полураздетых девок, сопящих воевод настолько отчетливы, словновидит их в ярком солнечном свете. Даже еще отчетливее. Глаза дают картинкутолько спереди, а запахи показывают со всех сторон.

Он шел в полной темноте, но запахи показывали куда поставитьлапу, чтобы не хрустнули полуистлевшие кости, где свернуть и не ударитьсяголовой о выступ, где прижаться к стене, чтобы не идти по брюхо в ледяной воде.

Знакомый запах услышал издалека, но еще раньше сердцезатрепетало как маленькая птичка, и Мрак смутно удивился сладкому щему в груди.Попробовал заставить лапы шевелиться, но странное колдовство приковало у ничемне примечательной стены.

Он не помнил сколько так стоял с закрытыми глазами. Оченьнескоро сумел заставить лапы повиноваться. Те понесли его к знакомой каморкеХовраха так медленно, словно удалялся от источника жизни.

У Ховраха все было так, словно Мрак и не выходил оттуда.Густым мощным ароматом вина пропитались даже камни. А запах жареного мяса былтак свеж, будто Ховрах припрятал целую тушу.

Мрак лапой приподнял крышку корзины, не удержался от смеха.Там ждут своей очереди, явно для ночного бдения, ломти сыра, мяса, три жареныхкарася, мешочек орехов, а на самом дне затаился бурдючок с раздутыми боками.

Ховрах просто чудо, подумал с неясной завистью. Живет в своеудовольствие, и как живет! И все у него получается...

Дверь под его лапами приоткрылась неслышно. Снаружи никого,только едва слышно потрескивают смолистые факелы на дальней стене. Мелькнуларазмытая тень, а снизу донесся мужской смех. Мрак ощутил как широкий коридоррадостно заскользил под лапами. Стены бежали навстречу, впереди появиласьширокая лестница, ступеньки бросились ему под лапы.

До покоев Светланы оставался поверх, когда по ушам хлестнулсчастливый визг:

— Моя собачка!

Он едва успел повернуть голову, как откуда ни возьмисьналетело пушистое, золотоволосое, пахнущее молоком и сладостями. Маленькие рукис такой силой вцепились в шерсть, что Мрак протащил их хозяйку, наконец нехотяостановился, попытался освободиться, но Кузя уже повисла на нем, верещала,теребила, щипала, тащила за собой, и оглушенный Мрак поневоле повиновался.

У двери Светланы стояли двое немолодых стражей. Увидевчерного волка переглянулись, а Кузя закричала еще издали:

— Быстрее отворяйте!.. Я привела свою бедную собачку!

Один из стражей проворчал, глядя с опаской на огромные клыкибедной собачки:

— Да уж... А не сожрет ли царевну? В лесу, поди, оголодал.

Второй отворил дверь с превеликой поспешностью. Мрак услышалзвуки свирели. Кузя подтащила Мрака к двери почти силком, а в комнату ужевъехала, лежа на его спине. Знакомые запахи нахлынули с такой мощью, что Мракостановился оглушенный. Сердце колотилось, подбасывало довольную как хомякаКузю.

— Светка!!!

Мелодия оборвалась. У окна застыл в страхе Иваш. Пальцы какперебирали дырочки на дуде, так и замерзли. Выпученные глаза не отрывались отстрашного зверя с оскаленной пастью. Светлана приподнялась на кресле, рухнуласнова. Затем только на лице проступила радость:

— Мрак! Ты вернулся?

— Он опять стал собачкой, — объяснила Кузя.

Мрак нерешительно вильнул хвостом. Тут лишь Светланаподпрыгнула, наконец поверив, брови высоко взлетели.

— Мрак?.. Дорогой мой Мрак? Мой любимый!

Она распахнула объятия. Мрак не успел опомниться, какочутился в ее руках. Сам он едва успел сделать шаг, Светлана налетела,обхватила, прижала к груди с такой силой, что свет померк в волчьих глазах, асердце от счастье едва не выпрыгнуло через горло.

— Мрак, мой любимый... Куда исчез так внезапно?

Он лизал ей нежные руки, трясся, вилял хвостом и всем телом,подпрыгивал, в нем был безумный восторг, скулеж, счастье, что захлестывалоразум, волю, все чувства, кроме восторга и ликования при виде Ее, слыша Ееголос, впитывая Ее запах!

— Мрак! Мой замечательный... Как мне тебя недоставало, еслибы ты знал! Какой я была одинокой без тебя...

Она ласкала его, прижимала, Мрак ощутил как на шерсть упалаи начала пробиваться к его коже горючая слеза. По щекам Светланы пролегли двемокрые дорожки. Она тихонько всхлипывала, ее пальцы вздрагивали, но прижималаволчью голову к груди с силой и отчаянием, будто через минуту его должнывырвать из ее рук, забрать уже навсегда.

Он взвыл от страдания, что не может сказать человечьимязыком, как он сам страдал без нее, как тосковал и выл на луну, как мечталвернуться быстрее, как можно быстрее. Вой превратился в щенячий скулеж, визг, иСветлана засмеялась счастливо, прижала еще крепче, зарылась лицом в густуюшерсть.

Так они сидели, прижавшись друг к другу и почти не дыша. Обане решались шевелиться, боясь спугнуть счастье. В сторонке Иваш раздраженновыговаривал Кузе, та сердилась и обзывалась, попробовала оттащить волка отстаршей сестры, что завладела ее черной собачкой целиком, Мрак счастливо лизнулСветлане руку. От избытка чувств хотелось упасть и умереть у ее ног. Болеесчастливого мига в его жизни еще не было.