нее все сильнее и сильнее, и на стекле, словно на покрытом льдом водоеме, появляется неровная трещина.

Я, ошеломленный, делаю несколько шагов назад.

Дверь остается закрытой.

Дождь по-прежнему льет как из ведра. Мои голые руки стали ледяными, вокруг темно, и страшно, и безлунно.

Убрав с лица мокрые волосы, иду, иду, иду – пока не оказываюсь напротив железных ворот, за которыми мой дом.

Я устал, а может, кто-то просто потянул за бечевку и притянул меня к земле.

Начинаю переходить дорогу, глядя на будку охранника, но дождь хлещет так, что рассмотреть что-то в маленькое окошко очень трудно. Я почти дохожу до будки, когда из нее выбегает охранник. Он неприязненно смотрит на меня и прижимает к уху телефон.

– Он здесь, – говорит он и окидывает меня мрачным взглядом.

– Мистер Уэйт, вас все ищут.

Меня охватывает изумление.

– Ну… – улыбаюсь я и протягиваю ему руки. – Вот вы и нашли меня.

Но он и не думает смеяться, а просто качает головой и жмет на кнопку.

Высокие ворота раздвигаются, и – о нет…

Я вижу бесчисленное множество полицейских машин с мигалками, словно сюда в полном составе явилось правительство, чтобы выследить меня.

Семьдесят три

Меня сопровождают в дом трое полицейских. Еще несколько дюжин слоняются по дому, но все они дружно замолкают, когда вхожу я. С меня льют потоки воды. Рядом с главной лестницей мечется взад-вперед моя мать, но, завидев меня, сразу сникает, почти что складывается пополам, словно ей на спину наступил великан.

– Слава богу, слава богу, – снова и снова повторяет она. А затем: – Где ты был?

– Э… – Полицейские с подозрением взирают на меня, а я по-прежнему нахожусь под кайфом, но стараюсь вести себя так, будто все нормально. – Я гулял?

Несколько полицейских раздраженно фыркают. Один из них бормочет что-то о том, что они столько времени потратили впустую, а еще один говорит:

– И часто ты прогуливаешься в три часа утра?

– Э… вообще-то, нет. – Теперь я напряжен и подавлен, а мама кричит на меня:

– Почему ты не взял с собой телефон? И где, черт побери, был охранник? Как так получилось, что ты ушел, а он даже не сказал мне об этом?

И я кричу в ответ:

– Я что, узник?

– Миссис Уэйт, – встревает в разговор мужчина, смахивающий на следователя. – С вашим сыном все в порядке, так что мы уходим. Советую вам получше приглядывать за ним.

Она вздрагивает. Я не могу понять, смущена она, сердита или обижена.

Полицейские тянутся к выходу, некоторые из них бросают на меня неодобрительные взгляды. Хлопает входная дверь, по дому разносится эхо, а потом становится тихо – до тех пор, пока мама не говорит:

– Так дело не пойдет, Сайерс. Тебе придется ставить меня в известность, чем и когда ты занимаешься.

– Почему? Раньше тебе не было до этого никакого дела.

Она отрывисто вздыхает.

– Нет, мне было до тебя дело, просто я никогда не думала… – И, покачав головой, продолжает: – У тебя было слишком много свободы.

Я какое-то время буравлю ее взглядом.

А затем разражаюсь хохотом, таким неудержимым, что хватаюсь за живот.

– Ты считаешь, у меня было слишком много свободы? Да я целых сто лет сидел взаперти! – Начинаю ходить по комнате, приволакивая ногу, словно на ней цепь, но мать не воспринимает мою шутку.

– Сайе, – говорит она надломленным голосом. – Я не это имею в виду, не об этом говорю.

Но я все смеюсь и смеюсь, и глаза у нее становятся как блюдца.

– Почему ты так себя ведешь?

Поднимаю руку и вонзаю себе в шею невидимую иглу.

– Ты под действием наркотиков?

У меня текут слезы, но все это так смешно.

– Сайе, ответь мне. Ты под кайфом?

– Еще бы!

– Что ты принял?

– Таблетки, которые ты мне дала.

– Те, что прописал тебе врач? Сколько таблеток ты выпил?

– До фига.

Ее рот кривится, словно она вот-вот расплачется. Она вытирает нос тыльной стороной ладони.

– И о чем ты только думал, Сайе? С тобой могло случиться все что угодно. Тебя могли… – Но она не договаривает фразы, словно боится произнести нечто страшное вслух.

– Что со мной могли сделать? – хихикаю я, на этот раз холодно и горько. – Похитить?

Семьдесят четыре

Резко просыпаюсь в весьма странной позе в своей кровати. Я плохо помню, что произошло ночью, но мне стыдно за то, что сохранилось у меня в памяти. Отдельные спутанные воспоминания. Я брожу по улицам. Прихожу домой и обнаруживаю там национальную гвардию.

Выбираюсь из кровати. Носки у меня все в глине, и я вспоминаю, что где-то по дороге снял ботинки. Стягиваю через голову майку, она застревает на голове, как повязка на глазах, и тут я вспоминаю еще кое о чем.

Я пытался ворваться в «Риалто»?

Похоже, что так.

Но это плохо, очень плохо.

Покусывая большой палец, начинаю ходить по комнате, и меня охватывает тревога. Мне хочется, чтобы рядом кто-то был, – не хочу оставаться в одиночестве в таком вот состоянии.

Мы никогда не бываем одни.

Так сказала мне Пенни.

Мне нужно увидеть Пенни.

Семьдесят пять

Нахожу в конце Кедровой улицы два обнимающихся дерева. В городке, возведенном на совершенно ровной местности, улица, на которой живет Пенни, идет вверх. Она никогда не говорила мне об этом. Но я догадываюсь, что не знаю о ней очень многого, о многом не спрашивал, или забыл спросить, или же у меня не было возможности задать ей какие-то вопросы.

Я хочу побыть здесь, но стремление поскорее увидеть Пенни ведет меня вверх по холму – мимо старых домов, по улице, по обе стороны которой растут деревья. Я знаю название улицы, но не номер дома, и потому внимательно смотрю вокруг – и вижу наконец желтый, коттеджного типа дом с большим крыльцом.

На крыльце за столом для пикников сидит и рисует фломастерами маленький мальчик с блестящими темными волосами. У него лицо с рисунков Пенни. Маленький подбородок, большие карие глаза.

Николай.

Но сейчас я не в состоянии разговаривать с ребенком. Нужно развернуться, уйти и вернуться сюда в другой день.

Но тут мальчик поднимает глаза.

Они у него становятся еще больше, лицо принимает настороженное выражение, и я делаю несколько шагов назад. Мне не хочется пугать его.

– Привет, – машу я ему с тротуара.

– Привет, – эхом отзывается он; голос у него совсем тоненький, как у мультяшного бурундука.

– Я пришел к твоей сестре