Там, за блюдом свежих фруктов, графином изысканного белого вина и, быть может, кальяном, Ваза станет наблюдать, как внизу течет жизнь, задумываясь время от времени (не более, чем на мгновение) о собаках, которых ей не хотелось заводить, и детях, которых у нее не было и, судя по пристрастиям Горласа, никогда не будет. Или о мужниных родителях, которые ее не любят, убежденные, без сомнения, что она бесплодна, но как от такого забеременеешь? Или о своем отце, ныне овдовевшем, который старался улыбаться, глядя на дочь, но не мог скрыть грусть в глазах. И снова ей придет мысль, что надо бы отозвать отца в сторону и предупредить… О чем? Да хотя бы о ее муже, а заодно и о Хануте Орре с Шарданом Лимом, замысливших захватить власть в Совете и установить триумвират. Но отец только посмеется, скажет, мол, все юные члены Совета одинаковы, полны самомнения и амбиций и что их восхождение неминуемо, как прилив, нужно лишь подождать – и когда они это осознают, то перестанут строить коварные узурпаторские планы. Терпение, добавит он, – добродетель, которой учатся дольше всего. Да, отец, и часто оно приходит тогда, когда от него уже никакого проку. Взгляни на себя: прожил жизнь с нелюбимой женщиной, и теперь, когда ее не стало, ты уже сед, ссутулен и спишь по десять колоколов…

Эти и другие мысли ворочались в ее голове, пока Ваза умывалась и выбирала наряд на предстоящий день. В спальне скрипнула кровать: это Горлас сел и, видно, расшнуровывает ботинки. Как всегда, прекрасно знает, что она в уборной, и, как всегда, ему все равно.

Что же Даруджистан предложит ей сим ясным днем? Скоро узнаем.

Она отвернулась от учеников, тренировавшихся в парах, и, заметив его, воздела очи горе.

– Это ты…

– Вот, значит, новый выводок? Сладкий Апсаларов поцелуй, скажу я тебе, Скалла.

Она криво усмехнулась и прошла в тень колоннады, где уселась на скамейку, вытянув ноги.

– Ну да, Остряк, так и есть. Знаешь, что я заметила? Благородные отпрыски все до единого ленивые, жирные и незаинтересованные. Отцы хотят, чтобы они овладели мастерством фехтования, а для них это такая же обуза, как игра на лире или сложение с вычитанием. Многие даже не могут удержать тренировочную шпагу дольше пятидесяти ударов сердца, и я за восемь месяцев должна вылепить из этой размазни хоть что-то вменяемое. Апсаларов поцелуй, говоришь? Да, согласна. Воровство как оно есть.

– И погляжу, ты неплохо устроилась.

Она провела рукой по бедру.

– Ты про новые легинсы? Роскошные, да?

– Чрезвычайно.

– Вообще-то старым ногам черный бархат не идет.

– Моим – точно нет, согласен.

– Чего тебе, Остряк? Вижу, полосы хотя бы потускнели. Говорят, после возвращения они буквально пылали.

– Кошмар, да. Мне нужно сменить род занятий.

– Не смеши меня. Ты же больше ничего толком не умеешь. Кто, как не олухи вроде тебя, будет рубить разбойников и остальную погань? Уйдешь на покой, и этот город обречен, а я, между прочим, живу здесь, и мне нравится. Так что чем скорее ты вернешься на дорогу, тем лучше.

– И я тоже по тебе скучал, Скалла.

Она хмыкнула.

– У Бедека с Мирлой все хорошо, кстати.

– Так, ни слова больше.

Он вздохнул и провел рукой по лицу.

– Я серьезно, Остряк.

– Слушай, я ведь многого не прошу. Просто навещать иногда…

– Я даю им деньги.

– Правда? Впервые слышу. Бедек ни словом об этом не обмолвился, и судя по тому, как они живут, даешь ты, мягко скажем, гроши. Или редко.

Глаза Скаллы вспыхнули.

– Снелл встречает меня у двери, и я отдаю деньги лично ему в руки. Да и какое у тебя право меня попрекать? Его усыновили по закону, я вообще им ничего не должна. Иди к Худу, Остряк.

– Снелл, говоришь?… Что ж, это многое объясняет. В следующий раз отдавай деньги Бедеку либо Мирле, кому угодно, кроме Снелла.

– Хочешь сказать, мелкий гаденыш все забирает себе?

– Скалла, они едва сводят концы с концами. Отдала ты ребенка или не отдала, насколько я тебя знаю, ты бы не хотела, чтобы кто-то из них умирал с голоду – особенно твой сын.

– Не смей его так называть.

– Скалла…

– Он – дитя насилия. Боги, Остряк, когда Драсти на меня смотрит, я вижу его лицо.

Она отвела глаза, затрясла головой и, подтянув ноги к себе, крепко обхватила их руками. Весь напор испарился, и Остряк в очередной раз почувствовал, как у него сердце обливается кровью, и что бы он ни делал, будет только хуже.

– Ушел бы ты, Остряк, – натянутым голосом произнесла Скалла. – И не возвращайся, пока миру не настанет конец.

– Я подумываю вступить в Тригалльскую торговую гильдию.

Она вскинула голову.

– Рехнулся? Жить надоело?

– Возможно.

– Ну тогда тем более проваливай. Давай, иди, и пусть тебя там убьют.

– Твои ученики с ног валятся, – заметил Остряк. – Никто не выдержит без конца повторять выпады. Завтра они с кровати даже встать не смогут.

– И Худ бы с ними. Если правда решил наняться к тригалльцам, так и скажи.

– Я подумал, может, ты попробуешь меня отговорить.

– С какой еще стати? У тебя своя жизнь, у меня своя. Мы не женаты. Мы даже не любовники…

– А как твои дела на этом фронте, Скалла? Кто-то наверняка…

– Прекрати. Прекрати немедленно. Стоит тебе вернуться из очередной передряги, как начинается: жалеешь, уговариваешь – весь такой из себя святой.

– Уговариваю? В чем?

– Хочешь, чтобы я была человеком. Но с меня уже хватит. Скалла Менакис умерла много лет назад. Перед тобой всего лишь вор, который открыл школу для пузатой мелочи с мочой вместо крови. Я не учу, а просто высасываю деньги из великовозрастных кретинов, пророча их сыновьям и дочерям славное будущее дуэлиста.

– Значит, отговаривать меня записываться к тригалльцам ты не станешь. – Остряк повернулся к выходу. – Ладно, вижу, от меня одни неприятности. Прости.

Он сделал шаг, но Скалла успела схватить его за руку.

– Не надо, – попросила она.

– Не надо – что?

– Ничего хорошего в желании умереть нет. Ты меня понял, Остряк?

– Угу, – буркнул он и ушел.

И вот опять он все испортил. Увы, вполне ожидаемо. Надо разыскать Снелла да встряхнуть хорошенько – пусть попугается. Заодно расскажет, куда спрятал деньги. Теперь ясно, почему он так любит сидеть на крыльце. Караулит Скаллу.

Остряк снова и снова возвращался к неприятной истине: жизнь проходит впустую, а всё, о чем он заботится, бессмысленно. Хотя нет, не всё. Есть же Драсти, только какой ему толк от забегающего изредка дяди? Чему Остряк может научить? Если окинуть взглядом, во что он превратил свою жизнь, то особо ничему. Спутники мертвы или пропали, последователи гниют в земле или кучах пепла на полях побоищ. Несколько десятков лет он рисковал жизнью, защищая добро какого-нибудь богача, который даже палец о палец не ударит, чтобы сделать что-то самому. Да, брать плату за свои услуги и порой угрожать заказчикам расправой Остряк умел. И что с того?