двух разных типов, и оба назывались «единорогами»: по изображению мифического животного на фамильном гербе Шуваловых и клейме его заводов.

Один тип, «секретная гаубица» – в ней канал ствола делался не круглым, а овальным, к дулу расширялся. Предполагалось, что так будет лучше разлетаться картечь, однако хитрости себя не оправдали. Второй тип, который и получил широкую известность как «единорог», представлял собой нечто среднее между пушкой и гаубицей. До сих пор длинноствольные пушки били ядрами и картечью, гаубицы и мортиры с коротким стволом предназначались для стрельбы разрывными бомбами, навесным огнем. Единорог мог стрелять как ядрами, картечью, так и бомбами. Он был намного легче старых орудий, с гораздо лучшей баллистикой. Заряжать его было вдвое быстрее, и лафет был удобнее, им проще было маневрировать на поле боя. На вооружении нашей армии единороги оставались более 100 лет, вплоть до появления нарезных пушек.

Но Шувалов в предельно сжатые сроки взялся и реорганизовать всю артиллерию. Ввел для нее особую форму, должности полкового и дивизионного артиллерийских офицеров (начальников артиллерии полков и дивизий). Установил четкие штаты: орудийная прислуга и ездовые стали постоянными подразделениями. Шувалов начал формировать артиллерийские бригады по 20 орудий с собственной пехотой прикрытия – ее солдат готовили при необходимости заменить выбитых пушкарей. Артиллеристов до сих пор обучали прямо в войсках, теперь были созданы специальные лагеря. Тренировали стрелять через головы своей пехоты, из второй линии орудий через первую. А для подготовки офицеров Шувалов объединил захиревшую артиллерийскую школу с инженерной, превратил ее в лучшее военное учебное заведение России.

А тем временем Фридрих уже поднял 200 тыс. штыков и сабель, его подпирала 50-тысячная армия союзного Ганновера. Дипломаты и агенты доносили, что он нацеливается в сторону Австрии. Елизавета делала Марии Терезии вполне здравые предложения: не ждать, не терять летнюю кампанию 1756 г. Ударить самим, зажать «Ирода» с нескольких сторон, и война пойдет на его собственной территории. Но… Австрия вдруг резко воспротивилась. Посол Эстергази, приглашенный на заседание Конференции, оговорился «абсолютной тайной» и передал требования своего правительства: ни в коем случае не задевать Пруссию первыми. Дело в том, что их союз с Людовиком XV был оборонительным. Если Фридрих нападет, Франция обязана будет вмешаться. А иначе кто знает… Впрочем, Мария Терезия и Кауниц имели еще одну причину не торопиться. Зная о финансовом состоянии России, они ждали просьб о субсидиях. Заранее решили, что надо их дать, но хотели, чтобы раскошелилась Франция. Вот и нужно было, чтобы она тоже вступила в войну.

Ну а вторжения австрийцы ждали. Просчитали, что Фридрих из Силезии будет наступать на Богемию и Моравию (Чехию и Словакию), выдвинули туда две армии. Хотя проволочки стали гиблыми, а венских военачальников прусский король перехитрил. 29 августа его войска без всякого объявления войны ворвались в Саксонию – она была вообще нейтральной, ни с кем не сговаривалась, к схваткам не готовилась. Август III и его генералы в панике отводили свою маленькую армию в горы у городка Пирна. Фридрих беспрепятственно захватил их столицу Дрезден. Саксонский лагерь у Пирны приказал окружить, в атаки на скалы не лезть: припасы кончатся – и сами сдадутся. А прусский посол в Австрии Клинггреффен предъявил грозный ультиматум короля с требованиями новых уступок.

От Августа III и Марии Терезии летели курьеры в Петербург. Елизавета и сама была возмущена очередным и откровенным «мироломством». И Саксония, и Австрия были нашими союзницами. 12 сентября императрица объявила Пруссии войну. Она уже шла. Австрийский командующий в Богемии Броун повел подчиненных на выручку осажденным саксонцам. Но и Фридрих выступил навстречу. Схлестнулись у села Лобозице. Дрались упорно, обе стороны потеряли по 3 тыс. убитых и раненых. Броун отступил. Саксонцы узнали, что помощи не будет, и 18 октября их армия сдалась. В плен попал и Август III. Но его-то Фридрих отпустил, предоставил уехать в Польшу, а 18 тыс. его солдат влил в собственную армию под начало прусских офицеров и унтеров.

В богатой Саксонии он получил отличную базу, захватил нужные ему деньги, продовольствие, оружие, боеприпасы. Расположил войска на зимние квартиры за саксонский счет. Перед ним открылись удобные дороги в глубины австрийских владений. И теперь уже Мария Терезия с Кауницем взывали к России о помощи, гарантировали субсидии. Но ведь Фридрих не случайно выступил в конце августа. Рассчитал, что по осенней непролазной грязи русские на него не пойдут. Потом зима, весенняя распутица. Обеспечил себе фору 8–9 месяцев.

Он очень надеялся и на Швецию, считал потенциальной союзницей, которая отвлечет русских. Выступить на стороне Фридриха рвалась и его решительная сестра, шведская королева Луиза Ульрика. Хотя при шведской «демократии» и настороженном отношении к королевской чете дело было проблематичным. Но Луиза Ульрика активизировала созданную ею партию и готовила переворот: отобрать власть у риксрода, передать мужу Адольфу Фредрику. Не удалось, ее сторонников разоблачили, одних казнили, других заточили по тюрьмам. Адольфу Фредрику с королевой пришлось публично отрекаться от друзей, униженно каяться перед парламентом.

Но если диверсия со шведами не сложилась, то в Петербурге начал сказываться совсем иной фактор. Елизавете было всего 47 лет, однако ее образ жизни в бессонных ночах и излишествах подорвал здоровье. Возможно, сказывалась и наследственность – дети Екатерины I умирали младенцами, сестра государыни Анна – в 20 лет. Летом 1756 г. состояние государыни резко ухудшилось. Начались боли в нижней части живота, отекали ноги. Врачи диагностировали «водянку». Жена наследника Екатерина писала: «Вчера среди дня случилось три головокружения или обморока. Она боится и сама очень пугается, плачет, огорчается и, когда спрашивают у нее, отчего, она отвечает, что боится потерять зрение. Бывают моменты, когда она забывается и не узнает тех, которые окружают ее» [95, с. 186].

Тут уж взбудоражились все ее приближенные. Воронцовы изображали себя вернейшими Елизавете, но исподтишка подстраивались к наследнику. Подсунули ему племянницу и воспитанницу вице-канцлера Елизавету, дочку «Романа большого кармана» – она стала фавориткой Петра. А вот Шуваловых воцарение Петра никак не устраивало. И не только из-за его симпатий к Фридриху. Опорой их могущества был брат-фаворит. Не станет Елизаветы – и все… Чтобы сохранить исключительное положение, они тайком обсуждали свой план: возвести на престол не Петра, а его сына Павла. Отца или обоих родителей выслать за границу, а они при ребенке-императоре станут полновластными временщиками.

Бестужеву с его врагами Шуваловыми было совсем не по пути. Но и от Петра он не ждал ничего путного ни для себя, ни для России. Канцлер сделал ставку не на него, а на его жену, разглядел в Екатерине «характер в высшей степени твердый и решительный». Полагал, что на царство надо сажать Павла,