мужика на этом свете нету, и доступать его мы не умеем. У нас так: терпим — терпим, а то уже, когда сердце закипит, — за оглоблю! — И опять виноваты остаемся»[1392]. Несправедливость или неправда, не проходят бесследно, они копятся, подавленные силой и неправдой закона. Достигнув критической массы, или почувствовав, что эта сила ослабевает, накопленная энергия мести взрывается с отчаянной яростью, не разбирая ни правых, ни виноватых.

Отмена крепостного права привела не к улучшению, а наоборот лишь к еще большему падению нравов. «Нет, не о человеческом достоинстве говорят мои воспоминания…, Все в деревне несчастны, бешены, злы, подлы…, — отмечал в 1880-х гг. видный представитель русской литературы Г. Успенский, — Молодость души, ум, могучий и кроткий тип — все это до тех пор, пока мужик во власти земли… Прежде туда, где жили звериным обычаем, вносил свет угодник, инок…, теперь остался только Каратаев и хищник… Почему, говорили мне не раз, вы берете только возмутительные явления? Но я обречен на подбор этих ужасов, ибо это есть господствующее в деревне…»[1393].

«Весь деревенский ум, талант идет на кулачество, и злорадство, в основе всей такой деятельности…, — подтверждал Бунин, — И никто не ценит ни своей, ни чужой личности… Все говорят сами же про себя: «палки хорошей на нашего брата нету!»»[1394] С отменой крепостного права в России восторжествовал самый хищнический тип капитализма. «Рабочие, с которыми обращаются, как с животными, либо на самом деле уподобляются животным, — предупреждал о существующей закономерности Ф. Энгельс еще в середине XIX в., — либо черпают сознание и чувство своего человеческого достоинства только в самой пламенной ненависти»[1395].

Все эти тенденции, которые копились столетиями, с взрывной силой проявили себя с началом революции. «Между нами и солдатами непреодолимая пропасть. Что бы они ни думали о нас как о личностях, мы в их глазах остаемся не более чем барами…, — писал в марте 1917 г. один молодой капитан, — По их мнению, то, что произошло, — это не политическая, а социальная революция, в которой мы проиграли, а они победили… Они говорят, что раньше мы были барами, а теперь наш черед барствовать. Это их месть за долгие века рабства»[1396].

«Самый грешный и грязный народ на земле, бестолковый в добре и зле, опоенный водкой, изуродованный цинизмом насилия, безобразно жестокий и, в то же время, непонятно добродушный… Теперь, когда вскрылся гнилостный нарыв полицейско-чиновничьего строя и ядовитый, веками накопленный гной растекся по всей стране, — теперь мы, — писал Горький в мае 1918 г., — все должны пережить мучительное и суровое возмездие за грехи прошлого — за нашу азиатскую косность, за эту пассивность, с которой мы терпели насилия над нами…, «болезнь вышла наружу» — явилась во всем ее безобразии»[1397].

«Мы, Русь, — анархисты по натуре, мы, жестокое зверье, в наших жилах все еще течет темная и злая рабья кровь, — восклицал Горький, — ядовитое наследие татарского и крепостного ига»[1398]. «Откуда могло явиться чувство гражданственности, сознание собственного достоинства у нашего забитого мужика…, — вопрошал в июне 1918 г. исполком эсеров, — Революционность была лишь легким налетом, а под ней — вчерашний раб и насильник»[1399].

И подобный радикализм был свойственен не только крестьянам, например, один из лидеров передовой деловой либеральной среды и февральской революции А. Бубликов, говоря о Николае II, отмечал, что «он был членом той банды, которая десятилетиями старалась деморализовать и душить страну и в результате дала нам эту Россию без характеров, без грамотных и честных граждан, а лишь до предела озлобленных за долгие годы страданий людей»[1400]. «Бесспорно…, — подтверждал Деникин, — Долгие годы крестьянского бесправия, нищеты, а главное — той страшной духовной темноты, в которой власть и правящие классы держали крестьянскую массу, ничего не делая для ее просвещения, не могли не вызвать исторического отмщения»[1401].

«В революциях действуют старые инстинкты насилия, жестокости и властолюбия, — приходил к выводу Бердяев, — Они обнаруживаются и в бурных реакциях против прошлого. Люди французской революции были людьми старого режима. То же надо сказать и о русской революции. В ней действовали люди, в крови которых было рабство. Террор революции есть старое, а не новое в них. Никакая революция на коротком промежутке времени не может формировать совершенно нового человека, хотя что-то новое с собой несет. Революция есть явление старого режима, она сама по себе не есть новый мир. Самое сильное в революциях есть отрицательная реакция на предшествующий ей режим, ненависть всегда в ней сильнее любви… Мститель за зло прошлого не есть новый человек, это еще старый человек»[1402].

* * * * *

Маргинализацию «русского бунта» поддерживали и раздували продолжавшаяся мировая и начавшаяся гражданская войны. На закономерность этого явления обращал внимание французский посол Палеолог, который в марте 1917 г. отмечал, что после февральской революции: «народ очень скоро вернулся к своей природной мягкости, потому что он не страдает и весь отдается радости быть свободным. Но пусть даст почувствовать себя голод, — указывал он, — и насилия тотчас возобновятся…». Французский посол цитировал слова Редера сказанные в 1872 г.: «Оратору достаточно обратиться к голоду, что бы добиться жестокости»[1403]. Голод начнется спустя месяц — в апреле, Палеолог тогда отметит: «нет никакого улучшения бедственного положения дел с продовольствием, наоборот, оно только ухудшается»[1404].

Процент выполнения хлебозаготовок, по данным ген. Головнина, к июлю — августу 1917 г. упал до 10–30 %[1405]. Крестьяне отказывались сдавать хлеб, и на его сбор стали отправлять войска, которые получали самые жесткие инструкции. Но деревня уже сама голодала. По словам Мельгунова, в начале осени! — времени сбора урожая, — в ней пошли «голодные бунты», «когда население за полным истощением своих запасов хлеба переходит к потреблению «суррогатов», начинает расхищать общественные магазины и т. д.»[1406] В городе для многих рабочих, отмечал Мельгунов, «лозунг «хлеба» становился доминирующим»[1407]. В сентябре 1917 г. Бунин записывал слова крестьянина: «в городе голод пошел. Голод, голод!.. покуда буржуазию не перережут, будет весь люд голодный холодный. Ах милый барин, по истинной совести скажу — будут буржуазию резать, ах будут»[1408].

Временное правительство не смогло обеспечить армию и города хлебом и пало в Октябре точно так же, как в Феврале пало царское. Для спасения городов от голодной смерти большевики будут вынуждены выбивать продовольствие из деревни силой, это привело к тому, что стихия «русского бунта» повернется против тех, кто дал ей землю и мир. «Жаждущее собственности крестьянство, получив землю, отвернется от революции, после того как оно разорвало на портянки