class="a">[1356]. «Теперь я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся, — писал Деникин, — Прежде всего разлитая повсюду безбрежная ненависть и к людям, и к идеям. Ненависть ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам — признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалось непосредственное, веками накопившееся озлобление, ожесточенная тремя годами войны, воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно вагона «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек»[1357].

В деревнях, с началом февральской революции, крестьяне возобновили захваты земли. Двойственная политика Временного правительства привела к тому, что с августа они перешли к методам, характерным для крестьянской войны: вооруженным захватам, разгромам, поджогам, террору. «Обстановка в деревне настолько накалилась, что достаточно было небольшой случайности, чтобы вспыхнул большой «пожар»»[1358]. В качестве этой случайности, зачастую выступала посылка солдат в деревню, для усмирения крестьян, которая приводила к прямо противоположному результату. Об этом прокурор Московской судебной палаты А. Стааль 3 октября сообщал командующему Московским военным округом: солдаты в большинстве случаев «являются горючим материалом, способным только слиться с бунтующими массами и тем еще более разжечь пагубное настроение их»[1359] Действительно, при поддержке солдат, с помещиками крестьяне уже больше не церемонились, как в 1905 г., а в случае сопротивления беспощадно линчевали их[1360].

С еще большей силой эти настроения проявлялись в армии, где, как отмечает Кенез, «старая ненависть слуг к господам, крестьян к помещикам вылилась на офицерство. Ни Советы, ни Временное правительство не агитировали солдат против командования, ненависть не нуждалась в этом. С первых дней революции солдаты не повиновались, а иногда убивали своих офицеров, таких случаев становилось все больше и больше. Солдаты — крестьяне в форме видели в своих начальниках уменьшенные копии эксплуататоров, сторонников ужасной войны, препятствие революции, которая должна принести избавление от страданий. Офицеров воспринимали, как контрреволюционеров даже до того, как они стали отрицать цели и задачи революции»[1361].

Офицеры олицетворяли собой ту силу или, говоря словами Витте, тот «престиж силы»[1362], на которой держалось все здание российской империи, и вместе с тем вековое порабощение крестьянства, сохранение его в нищете и невежестве. «Не революция, а самодержавие, страшно боясь потерять свою единственную опору — армию, — пояснял Керенский, — превратило ее в полицейскую организацию…»[1363]. Наиболее ярко и отчетливо для крестьян эта сила проявилась при подавлении армией революции 1905 г. Как только, военной разрухой, этот «престиж силы» оказался поколеблен, крестьяне, одетые в солдатские шинели, решили, что настал их час освобождения и мести. ««Взбунтовавшиеся рабы» 1917 г., — пояснял их напор Керсновский, — были внуками рабов, слишком долго терпевших!»[1364]

Характер этого бунта наглядно демонстрировал провал попытки летнего наступления. Донесения с фронта гласили: «Дивизии 11-й и частью 7-й армии бежали под давлением в 5 раз слабейшего противника, отказываясь прикрывать свою артиллерию, сдаваясь в плен ротами и полками, оказывая полное неповиновение офицерам. Зарегистрированы случаи самосудов над офицерами и самоубийств офицеров, дошедших до полного отчаяния… Озверелые банды дезертиров грабят в тылу деревни и местечки, избивая жителей и насилуя женщин»[1365]. «С фронта бежали тысячами, грабя и насилуя в тылу»[1366]. «И все пошло прахом»[1367]. «Донесения начальников и комиссаров, — вспоминал ген. Верценский, — были переполнены фактами позорного бегства революционных войск и их возмутительных зверств по отношению мирного населения. Вся печать пестрела подробностями озверения армии…»[1368].

Последовавшее «выступление ген. Корнилова, обреченное на полную неудачу, ввергало солдатскую массу в окончательную анархию», — отмечал ген. Головин одновременно, «оно подставляло наше офицерство под новые удары»[1369]. «Нам, офицерам, стало окончательно плохо, — подтверждал плк. Ильин, — и теперь, после выступления Корнилова, для нас все кончено»[1370].

С этих пор офицер стал для солдата смертельным врагом. После корниловского мятежа, подтверждала Битти, матросы обезумели «от того, что они сочли атакой на революцию»[1371]. Это безумие в полной мере овладело и солдатами, что наглядно проявилось при подавлении восстаний юнкеров 29 октября: в момент «сдачи (Владимирского училища) толпа вооруженных зверей с диким ревом ворвалась в училище и учинила кровавое побоище. Многие были заколоты штыками — заколоты безоружные. Мертвые подвергались издевательствам: у них отрубали головы, руки, ноги»[1372]. В городе повсюду избивали юнкеров, сбрасывали их с мостов в зловонные каналы[1373].

Октябрьская революция подняла новую волну стихийного террора — солдатская масса восприняла ее, как полное освобождение от всех своих прежних «оков» и наступление часа расплаты. С особой жестокостью этот стихийный террор проявился на Черноморском и Балтийском флотах: На гидрокрейсере «Румыния», «Лиц приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу и там, после издевательств, пристреливали, а затем бросали за борт… На «Труворе» снимали с жертвы верхнее платье, связывали руки и ноги, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки и в таком виде бросали в воду. Казни продолжались всю ночь, и на каждую казнь уходило 15–20 минут». За 15–17 января (1918 г.) на обоих судах погибло около 300 человек[1374]. «На крейсере «Алмаз» помещался морской военный трибунал. Офицеров бросали в печи или ставили голыми на палубе в мороз и поливали водой, пока не превратятся в глыбы льда… Тогда их сбрасывали в море». Тогда в Одессе было убито свыше 400 офицеров[1375].

Настроения солдат в январе 1918 г. передавал плк. Ильин, который приводил слова одного из них: «теперь мир обеспечен и война уже возобновиться не может, «во всяком случае, если кто и хочет войны, так одни кадеты да офицеры». Мы с Семеновым сидели и слушали. — Били их, сволочей, и еще бить надо, пока всех не перебьешь, — повествовал все тот же солдат без особого пафоса или подъема, а так просто, в виде делового разговора…»[1376].

«28 февраля 1918 г. матросы корабля «Борцы за свободу» постановили истребить всю буржуазию. За две ночи они расстреляли 400 человек. С большим трудом ревкому удалось удержать дальнейшие расстрелы без суда»[1377]. Экипаж линкора «Республика», состоявший из анархистов, подавлявший в конце 1917 г. выступления Краснова-Керенского, устраивал самочинные расстрелы, «до 43 человек на брата», творя произвол от имени советской власти[1378]. В Новороссийске 18 февраля все офицеры 491 полка (63 человека), выданные своими солдатами озверелой толпе, были отведены на баржу, где раздеты, связаны, изувечены и, частью изрубленные, частью расстрелянные брошены в залив и т. д.