Но тут же в голове зазвучал древний голос, живший на задворках ее сознания столько, сколько Дейа себя помнила, – с таких давних пор, что она никогда даже не задумывалась, чем этот голос является на самом деле, и принимала его за абсолютную истину. Голос предостерегал: уступи, уймись, смирись. Твердил, что борьба приведет лишь к разочарованию – ведь она все равно потерпит поражение. О чем бы она ни грезила, этот бой ей никогда не выиграть. А значит, безопаснее сдаться и делать, что велят.

Что будет, если она ослушается родственников? – вопрошал голос. Разве можно вот так взять и отбросить обычаи своего народа? Что, если в конце концов бабушка с дедушкой окажутся правы? Что, если она навсегда останется неприкаянной? Обречет себя на одиночество? Сомнения не давали Дейе покоя. Наконец-то она постигла всю глубину маминой любви, которую так чудовищно недооценивала, наконец-то осознала, что в людях скрыто гораздо больше, чем видно со стороны, и все ее родные – что бы они ни натворили – по-своему любили ее. Что она будет делать без них? Без сестер? Даже без Фариды и Халеда? Как бы Дейа на них ни злилась, потерять их она не хотела.

Однако Дейа не могла не заметить: что-то в ней изменилось. Древний голос продолжал звучать в голове, но власть свою утратил – Дейа ясно это осознала. И осознала, что ошибалась, принимая его за глас истины, в то время как он, именно он мешал добиваться того, о чем она мечтала. Нет, этот голос – ложь, а ее сокровенные желания и есть истина – возможно, единственная на свете. И если она все поняла правильно, то единственное, что остается, – бороться. Другого выхода нет. Она должна бороться во что бы то ни стало, если это даст ей шанс обрести собственный голос.

Готова ли она вручить свою жизнь другим людям? Осуществятся ли заветные мечты, если она так и будет стремиться всем угодить? Возможно, жизнь Дейи была бы сейчас совсем другой, не старайся она изо всех сил соответствовать ожиданиям дедушки и бабушки. Надо отстаивать собственные ценности, воплощать собственные мечты и чаяния, а не жить по чужой указке – даже если вступать в противоборство со всем миром очень страшно. Но иначе нельзя. Да, дед с бабкой придут в бешенство – ну и что? Да, придется бросить вызов всей общине – ну и что? Да, окружающие ее осудят – ну и что? Какая разница, что о ней думают чужие люди! Она должна идти своей дорогой. Она должна подать документы в колледж.

Дейа целую ночь обдумывала, как быть дальше. А наутро решила зайти к Саре. С тех пор как тетя дала ей ту самую газетную вырезку, Дейа стала реже к ней наведываться. Слишком Сара злоупотребила ее доверием, скрыв правду о родителях, – требовалось время, чтобы отпустить обиду. Но сейчас именно тетя нужна была Дейе больше всего. Она поведала Саре о своем решении, едва переступив порог книжного.

– Правда? – воскликнула Сара. – Ох, как я тобой горжусь! А что мать? Согласилась?

– Ей я пока еще не говорила. Но за этим дело не станет. Обещаю.

Сара улыбнулась:

– А что же с женихами?

– Я прямо скажу тете, что свадьба подождет, – отозвалась Дейа. – А если она продолжит гнуть свое, просто распугаю их всех.

Сара засмеялась, но в ее глазах мелькнул страх.

– Обещай, что поступишь в колледж. Что бы ни сказала Фарида!

– Обещаю.

Улыбка Сары стала шире.

– Я хотела сказать тебе спасибо, – проговорила Дейа.

– Мне? Спасибо? За что?

– За все, – ответила Дейа. – Я, конечно, много в чем тебя упрекала, но это не значит, что я не благодарна тебе за все, что ты сделала. По-хорошему, я должна говорить это гораздо чаще. Ты протянула мне руку помощи, когда я была совершенно одна. Рассказала правду, которую все скрывали. Даже когда я психовала, ты продолжала меня поддерживать. Ты потрясающая подруга. Если бы моя мать была жива, она бы тоже сказала тебе спасибо.

Сара встретилась с Дейей взглядом – и в глазах у нее блеснули слезы.

– Надеюсь…

Дейа встала и крепко обняла тетю.

Когда Сара провожала ее к выходу, Дейа сказала:

– Кстати, я много думала о том, что ты мне говорила, – ну, о смелости. А тебя не посещала мысль, что тебе, возможно, тоже стоит стать посмелей?

– Посмелей? Зачем?

– Чтобы вернуться домой.

Сара изумленно поглядела на племянницу.

– Я же знаю, ты хочешь этого. А всего-то надо прийти и постучать в дверь.

– Я… я не знаю…

– Ты сможешь, – сказала Дейа уже с порога. – Я буду тебя ждать.

К началу нового учебного года побег Сары отошел так далеко в прошлое, что Исра удивилась, когда Адам сказал: надо забрать девочек из обычной школы.

– Эти американские школы испортят нам дочерей, – заявил Адам, покачиваясь на пороге спальни.

Исра лежала в постели. Она поплотнее закуталась в одеяло – вдруг стало зябко.

– Но учебный год только начался, – пробормотала она. – Куда мы их переведем?

– На Четвертой авеню недавно открылась исламская школа. Мадраст аль-Нур. Школа Света. Учебный год у них начнется через месяц.

Исра открыла было рот, чтобы ответить, но передумала. Молча вжалась в матрас и зарылась в простыни.

Следующие несколько недель Исра размышляла о решении Адама. Ей очень не хотелось это признавать, но муж был прав. Исра и сама начала бояться обычных школ: вдруг однажды ее дочери последуют примеру Сары? На днях она своими глазами видела, как Дейа, выйдя из школьного автобуса, помахала рукой мальчишкам! Исра окаменела от ужаса, а потом накричала на Дейю, обозвала шармутой. Дочкино лицо исказилось. Исру до сих пор мучила совесть. Как она могла назвать дочку – семилетнего ребенка! – таким мерзким словом? О чем она думала? Голова раскалывалась, и Исра билась лбом об окно в надежде облегчить боль.

Виной всему отвращение, думала Исра, – отвращение к своей женской сути. Отвращение, которое заставило ее избавиться от очередной беременности. Исра никому не сказала, когда в прошлом месяце понесла, – даже Фариде, которая, хоть и неустанно горевала по Саре, все равно не забывала напоминать невестке, что Адаму нужен сын. Но Фариде незачем было знать: Исра не планировала оставлять ребенка. Как только на белой бумажке проступила красная полоска, она встала на верхнюю ступеньку лестницы и прыгнула вниз. А потом много раз поднималась и прыгала снова и снова, лупя себя кулаками по животу. Фарида не поняла, что Исра делает, но увидев, как невестка сигает с лестницы, перепугалась. Требовала прекратить это безобразие, обзывала ее маджнуной, кричала, что она сумасшедшая, одержимая, дошла даже до того, что позвонила Адаму – пусть приезжает домой и утихомирит жену. Но Исра не прекратила. Нужно было вызвать кровотечение. Она прыгала, пока по бедрам не заструилась кровь.

Кого она пыталась спасти, думала Исра теперь, – себя или ребенка? Она и сама не знала. Лишь в одном она была уверена – что она никудышная мать. Исра не могла забыть ужас в глазах Дейи, когда дочка застала ее прыгающей с лестницы. Боль, которую Исра испытала в тот момент, была так велика, что даже мелькнула мысль, не расправиться ли заодно и с собой – например, засунуть голову в духовку, как ее любимая писательница. Но ведь ей и на это никогда не хватит смелости.