Путь между Ширмалом и Пачхигамом являл собою обычную пыльную и ухабистую дорогу, окаймленную тополями. От тянущихся по обеим ее сторонам полей она была отгорожена невысокой кирпичной кладкой — бундом.

Клоун Шалимар поджидал Фирдоус на этой дороге, где-то на полпути. В палатке его не было. Его вообще не было в Пачхигаме уже несколько недель, потому что департамент по делам культуры направил пачхигамскую труппу развлекать жителей и армейские части в места, менее всего для развлечения подходящие, — в деревни, расположенные в непосредственной близости от фактической границы, пролегающей через располосованное сердце Кашмира. Абдулла поручил своему самому одаренному сыну на этот раз самостоятельно возглавить труппу.

— Рано или поздно тебе все равно предстоит это сделать, — произнес сарпанч своим новым, лишенным каких бы то ни было эмоций голосом, растирая онемевшие пальцы. — Так что можешь стартовать прямо теперь, в этом богом забытом углу. Демонстрировать свое искусство деревенским тупицам и индийским солдатам, для которых я и приличных слов-то подобрать не могу.

Политические взгляды Абдуллы, как и он сам, существенно изменились, руководители Индии его глубоко разочаровали: они то держали его тезку, шейха Абдуллу, в тюрьме и вели с ним тайные переговоры, то возвращали ему свободу и власть на условиях, что он будет поддерживать присоединение Кашмира к Индии, после чего он снова впадал в немилость, поскольку, несмотря ни на что, продолжал настаивать на автономии.

— Кашмир для кашмирцев, — стал говорить Абдулла, повторяя слова своего тезки. — Всех остальных почтительнейше просим удалиться, потому что если нас и дальше будет «защищать» подобная армия, то нам грозит полное уничтожение.

Ночь стояла безлунная, к тому же Шалимар был одет во все черное и лежал на поле за бундом, поэтому, когда он возник перед Фирдоус, будто оживший тополь, она страшно перепуталась.

— Я спал, — произнес он, и мать мгновенно догадалась, что кроме буквального смысла в его словах скрыт и другой: он хотел сказать, что для него наступил поворотный момент, и потому она не стала одергивать сына, несмотря на то что он говорил как в бреду и употреблял слова, которые его отец избегал произносить даже в своем теперешнем состоянии; говорил он как человек, решившийся на смерть. Ледяным холодом обдало материнское сердце.

— Я тратил время понапрасну, — говорил клоун. — Единственное, чему я научился, — это ходить по проволоке, падать как идиот и смешить дураков. Все это теперь никому не нужно, и не только из-за глупого телевидения. Я так долго смотрел на зло, что перестал его замечать, но я больше не сплю, я понял, что реальная жизнь хуже самого страшного сна. Эти люди в танках — они прячут лица, чтобы мы никогда не узнали их имен; эти истязательницы-женщины, более бесчеловечные, чем мужчины; люди из колючей проволоки и люди, от которых бьет током, которые поджарят тебе яйца, попадись ты им в руки; люди, несущие пули, и люди, сотканные изо лжи, — и все они здесь, у нас, ради свершения чего-то очень важного, а это важное — затрахать нас всех до смерти. Теперь я проснулся и тоже готов совершить кое-что очень важное, но я один и не знаю, как это сделать, поэтому мне нужна ты. Скажи, как мне связаться с Анисом.

Их черные накидки-пхираны хлопали на ветру, как крылья ночных птиц.

— Возблагодари Всевышнего, что ты мужчина, а не женщина-мать, — ответила она, — потому что сейчас ты бы порадовался, что твои рассорившиеся сыновья готовы помириться, но тут же и ужаснулся бы при мысли, что обоих твоих детей, возможно, ждет смерть, и эта смесь радости и ужаса невыносимо тяжела.

— Возблагодари Всевышнего, что ты не мужчина, — отозвался он, — потому что когда мужчина просыпается, он видит, что вокруг него — одни враги. Одни прикидываются, что нас защищают, но на самом деле это — винтовки, форма цвета хаки, алчность и смерть; другие прикидываются, что хотят избавить нас от ига во имя нашего общего с ними Бога, но и они из того же самого теста; а есть еще и третьи — эти живут среди нас, у них изуверские имена, они совращают нас, а потом предают, и смерть для таких — слишком мягкое наказание. Самые же страшные — это те, кого мы не видим, те, которые дергают нас, словно кукол, за невидимые нитки. Вот с этим невидимым врагом, который сидит незнамо где у себя в дальней стране, я и хочу встретиться лицом к лицу, и если для этого мне придется прорубать себе дорогу через всех остальных, то я готов.

Фирдоус хотелось просить и умолять, чтобы он выкинул из головы чудовищ своих дневных кошмаров, позабыл об исчезнувшем америкашке, простил жену, принял бы ее обратно и жил бы с ней в радости и согласии, как прежде, но она понимала, что тогда он и ее зачислит в сонм злейших врагов, а этого она никак не желала, поэтому просьбу Шалимара выполнить согласилась. На следующий день к вечеру, проработав много часов во фруктовом саду, она снова отправилась в Ширмал. На этот раз, когда подошло время новостей, она встала и последовала за Хасиной Ямбарзал. Фирдоус дернула ее за конец шали, давая понять, что хочет поговорить с ней с глазу на глаз. Поначалу, когда Фирдоус изложила ей свою просьбу, та изобразила полное непонимание, но жена сарпанча властно приподняла ладонь, давать понять, что запирательство ни к чему не приведет.

— Извини меня, Харуд, — сказала она, — прекрати молоть чепуху. Может, я и не знаю тебя так хорошо, как следовало бы, но даже сейчас я знаю тебя лучше, чем твой муж, которому застит глаза любовь. Я читаю во взгляде твоем боль, потому что и у меня о том же болит сердце. Так что будь добра, скажи своим тихоням-электрикам, когда они увидятся с моим сыном-резчиком, мастером на все руки, что его брат хочет с ним помириться.

Собравшиеся вокруг жаровни с углями женщины стали с любопытством посматривать в их сторону, и обе они принялись громко и весело пересмеиваться, словно их разговор касался интимных сторон супружеской жизни. Но глаза Хасины не смеялись.

— Сопротивление — это тебе не клуб по интересам, — проговорила она, хихикая, всплескивая руками и округляя хитрые глазки, словно услышала о чем-то сверхнепристойном.

— Не держи меня за дуру, мадам, — со смехом на устах и металлом в голосе отозвалась Фирдоус. — Анис поймет, о чем идет речь на самом деле.

Ее глаз с ленивым веком пылал решимостью. Хасина почла за благо умолкнуть и скрылась в палатке.

На следующее утро Фирдоус настояла, чтобы Абдулла сопроводил ее на шафрановое поле, где когда-то она изливала душу молоденькой Пампуш Каул. Там, вдали от ушей любопытствующих, она поведала ему о том, что в дальнем, скованном льдом краю у линии контроля в их сына Шалимара вселился демон.

— Он хочет убивать всех подряд, — говорила она Абдулле. — Ладно бы только жену — тут его еще можно понять, но теперь он жаждет смерти этого распутного посла, всех что ни на есть армейских и не знаю кого еще. Так что либо злой дух овладел им только теперь, либо с самого рождения сидел в нем, как джинн в бутылке, и дожидался, пока его кто-нибудь выпустит. Не знаю, выпустила ли этого джинна Бунньи своим возвращением или что-то приключилось с нашим сыном там, вдали от дома. Хаи, хаи! — жалобно запричитала Фирдоус. — Чем мог так прогневить небеса мой сыночек, что им завладели демоны?