Приблизился. Поцеловал Мию. Мягкое, бережное прикосновение. Теплое дыхание.

Миа не ответила. Но и не отстранилась.

Я отвел голову. Открыл глаза.

Ярко-синие радужки.

Помедлил, пытаясь угадать в них хоть какие-то чувства. Нахмурился. Неожиданная вспышка раздражения, негодования и – я обхватил ее плечи, притянул к себе, поцеловал настойчиво, жадно. Теплая влага губ. Сбившееся порывистое дыхание. Обнял теснее, прижал к себе. Пальцами наткнулся на спинные ножны конры. Хотел обхватить Мию – всю целиком, почувствовать, как бьется ее сердце, как движется каждый мускул тела. Высвободиться из-под тяжелой защитной ткани, прикоснуться к ее коже, узнать вкус ее тела… Миа не сопротивлялась, но и не отвечала. Ее руки по-прежнему были опущены. Только отстранившись, я увидел, что она до онемения в кулаках сжимает ремень цаниобы.

Отошел. Замер. Посмотрел на Мию. Ярко-синие радужки стали светло-зелеными, а потом вовсе бесцветными. Миалинта тихо, будто насилу выдавливая слова, сказала:

– Я все расскажу, когда придет время. И ты все поймешь.

– О чем ты?

– А сейчас… небо.

– Небо?

– Посмотри на небо.

Я поднял голову. Увидел, что закат третьего дня вызревает лапидным изумрудом.

– Мы услышали Эхо, – промолвила Миалинта. – Ночью пройдет испытание. Тебе… Тебе надо подготовиться.

– Да.

К полуночи мы все были в доме Пилнгара. В каменных чашах по балюстрадам горели фитили. Темно-желтое, излишне густое масло, будто и не масло вовсе. Беспокойные тени по стенам. Запах жженой шерсти и паленого жира.

Эрза, Нордис и Феонил тоже пришли. Юный следопыт перешептывался с нами, спрашивал меня, уверен ли я в задуманном. Изредка выбегал в пролом к стоявшему снаружи Нордису, потом возвращался и опять принимался расспрашивать о том, что я вижу и как. Не дождавшись вразумительных ответов, быстро перешел на разговор о защите домов, поделился своими идеями. Эрза стояла в стороне. Молча смотрела на меня. Внимательный, заинтересованный взгляд.

Я старался забыть о том, что случилось с Пилнгаром. Забыть его черное, изъязвленное лицо. Концентрировался на предстоящей задаче. Думал лишь о том, чтобы вызвать видение, когда это потребуется. Настойчиво смотрел на плошки, на костюмы и прочие предметы, из которых предстояло выбрать по одному – единственно верному и, надо полагать, неотравленному.

– Идут! – крикнул с крыши Теор.

Началось.

Я представил, как из Озерного квартала выползают три огненные змеи. Представил две фигуры в зеленом.

Страх ледяными иголками впивался в грудь. Немела спина.

«Нет, об этом нельзя было думать. Это тупик».

Подражая Пилнгару, снял одежду. Оставил ее возле стола. Постарался сосредоточиться на чувствах, на тяжести браслета. Потом, вздрогнув от неожиданного осознания, посмотрел на Миалинту. Она будто читала мой страх, поэтому прошептала:

– Я знаю… запомнила слова. Я буду говорить.

– Хорошо, – пробормотал я с благодарностью и прикрыл глаза.

Никак не удавалось поднять из себя пульсацию, которая всякий раз предшествовала появлению серебристой сети и струн. Только вечерняя прохлада сухим языком вылизывала мою кожу. Ни чувства, ни предчувствия.

В проломе замерцали огни факелов. Огненная змея уже складывала свои кольца вокруг дома.

С крыши спустился Теор. Встал возле Тенуина. Значит, старуха и сопровождавшая ее девушка с повязкой на глазах поднимались по внешней лестнице. А я никак не мог вызвать видение…

Тряхнул головой. Еще раз.

«Отрешиться от всего. Забыть. Погрузить свой ум в безвременье. В бесконечный мрак. В чрево Акмеона».

«Заполниться страданием в ожидании неизбежного».

«Перекладывать камни. Рыть яму, сбрасывать землю обратно, снова рыть. Голыми пальцами. Ломая ногти. Срывая кожу с костей. Истачивая кость».

Я не знал, откуда во мне поднимались эти мысли, но, ощутив, как теплеет браслет, не стал им перечить. А потом увидел Джаллу на своих руках. Сестренка… Вспомнил, как вырвался с ней из горящего Кар’ун-Айя. И у меня был выбор. Послушать бабушку – отправиться в Западный Вальнор. Или спрятаться, затаиться – начать новую жизнь, забыв обо всем, что случилось. Я выбрал второй путь… Должен был выбрать. Ради сестры. Ради невесты, которой обещал зеленый платок, тихую свободную жизнь.

Едва сдерживая дрожь, уже не зная, вызвал ее холод, страх или горечь воспоминаний, я видел дом своей невесты, Айи. Видел, как она плачет со мной о моих родителях, о друзьях. Видел, как плачет сестра. Видел, как мы бежим, – долгую дорогу, уводящую, как мне казалось, на край мира. Видел Ахта-ан’Нейский разлив и улыбку Айи. Она думала, что там нас никто не найдет. А через полгода я опять увидел его. Грет-Индита из дома Харконов… Последующие воспоминания хлестнули таким жаром, что я открыл глаза и тут же услышал натужный, безжизненный голос:

– Где ты был, когда погасла Старая луна?

– Я был Акмеон, – ответила Миалинта.

Все вокруг пронизывали разрозненные ячейки и серебристые струны. Сеть между ними почти не угадывалась. И струны были не такими, как в прошлый раз. Более тонкими, извитыми. Но при этом я впервые мог спокойно наблюдать за происходящим. Ничто не утратило свои цвета, лишь чуть поблекло. Ничто не замедлилось, если только отчасти.

– Где ты будешь, когда погаснет Большая луна?

– Я буду Акмеон.

Азгалика и девушка стояли перед столом. Как и прежде, говорила девушка. Изменяла мимику и смотрела старуха.

– Где мы все будем, когда погаснет Малая луна?

– Мы вспомним свое одиночество.

Я пропустил вступительные вопросы. Погрузившись в воспоминания, ничего не заметил. Это пугало. Раньше время замедлялось, теперь ускорилось… Серебристые ячейки и струны меня сейчас не интересовали. Главным было другое. Видение осталось, даже когда я пошевелился.

– Гуар адир адор. Аваа Гуир дор…

Девушка затянула странные слова, а я почувствовал, что каждое из них, будто молот, ударяет мне в грудь. Перехватило дыхание.

– Ногро’мо ату-ила. Унди’и дора.

Я задыхался. Браслет раскалялся. Руку стянуло болью. Под ногти впивались стальные заусенцы. От сотен порезов вскрывались подушечки пальцев. Суставы правой кисти медленно сжимало чугунными тисками.

– Аиаватур ор на Таир, ан таиакарат. Аваа Гуир дор.

Я сжал челюсти. От висков по голове прошелся гул. Я знал, что должен стерпеть боль. Не имел права ни кричать, ни хвататься за руку. Не мог этого объяснить. Просто знал.

Когда стихли незнакомые слова, боль угасла. После нее пришло опустошение.

«Что со мной…»