– Продолжай. Пока ничего важного ты не сказал.

– Терпение, Кракен. Мы вот-вот прибудем в пункт назначения. Матусалем нашел совпадение между его прозвищем и аккаунтом в «Твиттере». Я не знал, что он следит за мной через социальные сети, что он один из самых заядлых фанатов и его аккаунт был первым, где прошлой ночью появились фотографии убитых на празднике Белой Богородицы, из чего можно сделать вывод, что он был неподалеку от места преступления.

– Неужели он настолько туп, что обнаруживает себя таким примитивным способом?

– В этом преступлении все имеет ярко выраженную визуальность. Он обнародовал фото с единственной целью: чтобы вы восхитились его трудами.

– Любопытно, но то же самое говорят о тебе.

– Проблема в том, – продолжал Тасио, не обратив внимания на мое замечание, – что этот тип имел судимости за торговлю наркотиками, поэтому мы с Матусалемом за него и взялись.

– Становится все интереснее.

– Мое удивление возросло, когда Матусалем выяснил его полное имя, и оказалось, что он брат твоей напарницы, – сказал Тасио, следя за моей реакцией.

– Что, прости? – только и выдавил я.

Что ж, отличная новость: получить наконец достоверные доказательства связи Энеко с этим делом. Возможно, это принесло бы новые осложнения, во всяком случае, серьезно повлияло бы на отношение к этому делу Эстибалис.

– Его зовут Энеко Руис де Гауна, но у него было несколько прозвищ. Я знал его как Эгускилора, а также Травку; последний ник он, видимо, использует до сих пор, потому что @травка – название его аккаунта в «Твиттере». Не имеет смысла скрывать: двадцать лет назад Энеко был моим дилером, и, несмотря на то что в ту пору он был еще подростком, нас объединял интерес к языческому прошлому этих мест, поэтому общались мы довольно плотно. В настоящее время ему принадлежит магазин в нижней части башни доньи Очанды.

– Да, я в курсе, что ему принадлежит магазин в нижней части башни доньи Очанды, – раздраженно перебил его я. – Но… ты можешь представить доказательства того, что сказанное тобой – правда?

– Они будут в твоем почтовом ящике прежде, чем ты отсюда выйдешь.

– Хорошо, Тасио. Если ты знал его в прошлом, если считаешь, что он на такое способен, расскажи о нем. Скажи, почему ваша дружба так резко прервалась? Что-то случилось? Мне нужно это знать.

– У нас был плохой опыт в Сугаррамурди. – Он опустил глаза. – Очень, очень скверный опыт.

– Тем более расскажи все подробно.

– Энеко был фундаменталистом во всем, что касалось эзотерики. А заодно рьяным сторонником употребления сильнодействующих веществ для расширения возможностей восприятия. В своих экспериментах он напоминал Олдоса Хаксли, принимающего пейот и мескалин в пятидесятые годы. Не знаю, читал ли ты «Двери восприятия», это была его настольная книга. Меня интересовал антропологический аспект Сугаррамурди, но Энеко явно перестарался. По правде сказать, я должен был это предвидеть.

Нас было две пары, он проводил церемонию, что-то вроде древнего обряда, о котором вычитал в признаниях грешников, осужденных на аутодафе в Логроньо. Мне они не казались чем-то правдоподобным – большинство показаний получали под давлением, если не под пыткой. В большинстве свидетельств испуганные грешники отвечали то, что, по их мнению, должны были говорить, чтобы угодить святой инквизиции. Фантазии человека XVII века, а не реальные факты. Но Травка все понимал буквально. В итоге мы сняли одежду, взялись за руки, он положил эгускилоры на пол и заставил нас выпить какую-то смесь. А потом начался кошмар.

– Что за кошмар?

– От его пойла нас парализовало, начались галлюцинации. Думаю, на нас повлияла жуткая атмосфера пещеры, но это был самый чудовищный эксперимент, который случался со мной в жизни. Руки и ноги не шевелились, однако я непостижимым образом оставался в сознании. На границах моего поля зрения я замечал тени, присутствие каких-то существ, хотя точно знал, что там никого не было, я чувствовал себя очень слабым, уязвимым, не мог шевельнуться, а они в этот момент казались мне очень грозными… Если быть справедливым к прошлому, они действительно были жуткие. Я боялся, что мои легкие также парализует и я умру от удушья. Все это длилось несколько часов. Он первый смог пошевелиться. Мы по-прежнему лежали на полу, не в силах шевельнуть ни единой мышцей, а он бродил между нами со своими песнопениями. Клянусь, в это мгновение я хотел…

– Убить его?

Тасио глубоко вздохнул, но не попался.

– Этот эксперимент чуть нас не убил. Едва сумев подняться, девушки и я оделись и вернулись в машину. Я не хотел ничего больше о нем знать. И когда он написал мне эти письма, которые сейчас лежат перед тобой, я ни на одно из них не ответил.

Письма лежали по ту сторону защитного стекла.

– Они мне понадобятся, – сказал я.

– Письма твои. Мне они не нужны. В них ты убедишься в том, каким прогнившим может быть человеческий разум.

Я посмотрел на часы – было уже поздно, – поднялся и простился с Тасио.

– Что ж, очень благодарен тебе за историю. Через два дня тебя освободят. Мы еще увидимся?

– Ты спрашиваешь, не сбегу ли я? – Он улыбнулся.

– Я всего лишь хочу узнать, что мне делать, если мне от тебя понадобится еще что-нибудь… неофициально.

– На этот раз я не облажаюсь, я отсидел бо́льшую часть срока за то, чего не сделал, но мне сорок пять, и я все еще могу наслаждаться чем-то вроде жизни, когда выйду окончательно, – сказал он, словно мои сомнения его обидели.

– Думаю, не о таком освобождении ты мечтал.

– Не совсем так. Я ни о чем не мечтал и ничего не ждал. Сейчас вся Витория ненавидит меня из-за Лидии. Вряд ли я смогу разгуливать по улицам так, как собирался все эти двадцать лет. Но возвращаясь к твоему вопросу, Кракен: ты отлично знаешь, как меня найти, если тебе приспичит. Ничего такого, чего ты раньше не делал бы.

Сказав это, Тасио поднялся, сделал жест надзирателю, стоявшему у дверей зала свиданий, и исчез.

Выйдя из тюрьмы, я набрал номер напарницы. Мы договорились увидеться напротив Нового собора. Мне не нужны были свидетели того, о чем мы собирались поговорить.

Мы встретились возле площади Ловаина. Лица наши были невозмутимы. Беззаботные блузы продолжали скакать по улицам под веселые звуки оркестра.

– Как странно: после всего, что случилось ночью, люди веселятся как ни в чем не бывало, – сказал я. – Не лучше ли для всех отменить эти праздники?

– Возможно, в этом и заключается истинный смысл обычаев, местных праздников, важных календарных дней. Жизнь продолжается, несмотря на катастрофы, смерти и войны… Возможно, таково учение наших предков: праздники не отменяются. Что бы ни случилось, надо по-прежнему веселиться в ночь Сан Хуана[46], Рождество, Святую неделю, дни рождения и памятные даты, – задумчиво ответила Эстибалис. – Давай-ка тут посидим.