Она невесело усмехнулась, я крепче прижал, ее щека легла намою грудь.

– А что насчет Катюши?

– Я заикнулась, что нам всем, возможно, было бы лучше, еслибы я… словом, перешла к тебе. Катюшу, понятно, взяла бы с собой.

– Буду счастлив, – вырвалось у меня, – но как…

– Конечно же, он о таком даже слушать не захотел. Извини, ноего слова ранили меня очень больно…

– Я его убью!

– Нет, он прав. Ты сам поймешь, что он прав. Он сказал, чтоесли я уйду, то и так накажу его… без всякой вины с его стороны. А если ещезаберу и ребенка, то это будет наказание вдвойне. Ведь он, прости, Бравлин,очень любит и меня и Катюшу!.. И он ну ничуть не виноват, что я встретила тебя.Я просто не могу так… Он сказал также, что я могу родить еще, а вот у него ужене будет больше детей… никогда.

Голос ее прервался, слезы прорвали запруду и хлынули пощекам блестящими дорожками. Я сжался, молчал, сказать нечего. Все, что нибрякни, глупо или бестактно. Молча обнял, она прижалась всем телом, рыдалагорько и безутешно. Мы – хорошие люди, во всяком случае, стараемся поступатьвсегда правильно и достойно. Будь он подонком, я бы с легкостью наплевал на егогражданские права. Я не демократ, чтобы соблюдать права всякой дряни, но оннормальный достойный человек, сын своего времени, однако не скатился ни в какиегнусности, хороший работник, хороший сын и хороший муж, а также хороший отец.Он будет страдать, когда заберу Таню, а если еще и ее дочь – страдать больше.Вообще, если говорить только о Катюше, то я ее люблю, так сказать,опосредованно, как дочь моей Тани, а он любит ее, как свою дочь, его плоть икровь…

Я прошептал, не зная, что сказать:

– Таня, я уже сказал однажды, что у меня никогда не будетдругих женщин.

Она шепнула мне в грудь:

– Ты сам знаешь, что у меня тоже… как отрезало с другими,даже с мужем. Глупо, конечно, но я никому не даю к себе притронуться, какмонахиня какая… Дура, знаю, но я берегу и лелею свою дурость…

На дисплее беззвучно замигал огонек. Я коснулся клавиши,возникло лицо Александры.

– Господин президент, через семь минут у вас встреча сглавой Центробанка.

– Да, – ответил я после паузы, – помню…

– А следом, – добавила она, – с группойпредпринимателей из Франции. Они уже прибыли, их стараются занять, показываяКремль…

– Через семь минут, – сказал я, – я приму главуЦентробанка в большом зале. Если не ошибаюсь, приглашены также министрэкономики и министр финансов?

– Да, господин Леонтьев уже прибыл.

– Я буду, – ответил я.

Таня поднялась, в глазах печаль, но сумела выдавить улыбку.

– Труба зовет, господин президент?

– Помаши белым платочком вслед, – ответил я.

– Нет, ты уж вызови гвардейца, пусть проводит к моей карете.Твою репутацию, господин президент, надо беречь.

Через неделю в Большом давал единственный концерт знаменитыйПуанакан, он все реже выходит на сцену, это его последний, возможно, последний,я находился в президентской ложе, рядом со мной нефтяной магнат из Венесуэлы,его власть выше, чем президентья, этот нефтяник оказался настоящим ценителемпрекрасного пения, слушает, закрыв глаза и растекаясь от наслаждения, а яслушал краем уха и шарил взглядом по партеру.

Как будто магнитом мой бинокль потянуло на левый край, акогда в окуляре бинокля появилась женская спина с затейливо взбитой прической,я ощутил легкий электрический удар. И только потом сообразил, что это и естьТаня, а рядом с нею не просто сосед по ряду, а ее муж, отец ее ребенка.

Не пялься, сказал трезвый голос в моей голове, завтра с утраприемы послов, а также две делегации иностранных предпринимателей на самомвысоком уровне, ближе к обеду встреча с госдеятелями Франции, Германии,Саудовской Аравии, Украины… Прибыли прощупать, понятно, хотят знать о новомправительстве России из первых рук, от своих доверенных людей…

Еще надо проверить, как идет разработка новой военнойдоктрины. Сформулировать ее нетрудно, но ко дню ее обнародования надо, чтобывся ракетная и противоракетная система стояла на автоматике, а пока чточемоданчик носят за мною.

Пора сказать шокированному миру правду, что террористы – этосвятые люди, что жертвуют собой, чтобы спасти мир. Они не дают человечествусгнить окончательно! Такое не скажет ни один государственный деятель,защищающий старый мир, но мы… понимаем отчаяние этих людей, что не видят пути,однако не могут сидеть спокойно и смотреть, как мир уже не просто сползает, акатится в пропасть, потому берутся за автоматы.

Где тут место для любви, для Тани? Не обман ли слабыхчувств, чтобы сбить с дороги, заставить сесть, отдохнуть, расслабиться,получать наслаждение? Как поступить правильно?

Из глубин сознания донесся тихий, словно из глубин веков,голос: я не советую тебе у разума справляться о дороге. Иди, доверившись любви,ее совет надежнее стократ.

– Спасибо тебе, – прошептал я. – Спасибо…

Запнулся, не вспомнив имя этого древнего поэта, а можетбыть, вовсе и не поэта, а такого же, как и я, вознесенного на вершину власти ипотому раздираемого противоречиями, в это время нефтяник оглянулся, в глазахблестят слезы восторга, на щеках мокрые дорожки, сказал прерывающимся голосом:

– О, ес-ес… Грациос!

Я покосился на певца, тот закончил арию, раскланивается, залрукоплещет стоя, на сцену несут корзины с цветами, букеты, толпами поднимаютсяпоклонники и поклонницы.

– Да, – сказал я. – Грациос.

На следующий день Волуев бесстрастно сообщил, чтозакончились выборы председателя Конституционного суда. Перевесом в один голосизбрали Дядькина, я хорошо помню это аморфное существо с феноменальной памятью,хранящее в мозгу все на свете юридические казусы, глупости, прецеденты, законыи поправки к ним. Настоящий виртуоз юриспруденции, способный доказать любому,что черное уже не черное, а ослепительно белое, существо, беззаветно влюбленноев свою профессию, как в искусство, как в чистое абстрактное искусство, ничегоне имеющее с делами людей, вечно занятых чем-то мелким и приземленным. Онзанимался юриспруденцией, как художник-абстракционист, нимало не заботясь отом, понимает ли его работу «простой народ», но что позволительно математику,то непростительно для столяра, конструирующего очередное стойло для коней иликоров.

Волуев сказал предостерегающе:

– Господин президент, у вас такое лицо… Вы же не наКуликовом поле! Сделайте взор милостивым. Державным, но милостивым. УбратьДядькина вот так прямо сейчас не сможете, причин нет, так что улыбайтесь,поздравьте. Можете сказать несколько протокольных слов. Завтра он явится наприем… Или послезавтра, как скажете. Но принять его надо. Комильфо. Или, какговорят в Думе, такова селяви.