Я не заметила, как прошел день. Главный так и сидел,запершись в своем кабинете. Сотрудники занимались привычными делами. Я отдалавыпускающему свой материал и с чистой совестью покинула рабочее место.Потрудилась я на славу, теперь осталось навестить Карчинского. А если он будеттак же груб, как и утром… Может, стоит ему сначала позвонить? Но от этой мыслипришлось отказаться. Просил же он, чтобы я ему не звонила. Ладно, при встрече янайду, что ему сказать.

Но говорить мне ничего не пришлось, потому что в мастерскойникого не оказалось. Я постояла немного перед закрытой дверью и решила съездитькуда-нибудь подождать. Для этой цели подойдет любое кафе, на крайний случайбар. Но больше всего мне хотелось погулять где-нибудь в парке или нанабережной. Отличная мысль, там, кстати, полно всяких забегаловок.

Я доехала до Поздняковской и свернула на проспект. Ещенемного, и я буду на месте. Сколько живу, столько не перестаю удивлятьсяфонарям, созданным настоящими мастерами. Помню детский восторг, который охватилменя, когда я впервые пригляделась к ним на набережной. Казалось бы, что в нихтакого особенного — несколько жестянок и стекло? А как их только не называют —и тусклыми, и темными, и колдовскими, и печальными… Если кому-то надо описатьуныние Петербурга, обязательно тронут фонари. И неверный у них свет, имерцающий. Но я не могу себе представить, чтобы фонари горели ярко. Они всегдаодинаковые, и в праздники, и в будни. А как их воспринимать, зависит только отнастроения. Меня, например, всегда радуют желтоватые размытые пятна. Непонятнотолько, как они могут ярко светить, если от реки постоянно поднимается туман. Ав тумане всегда все кажется и расплывчатым, и таинственным.

Я шла по набережной, вдыхая влажный воздух. С Невы налеталпорывистый ветер, трепал волосы, кидал в лицо мокрые капли. Но я как-то странноуспокоилась. Откуда-то сбоку доносились голоса, слышалась музыка. Я поплотнеезапахнула куртку и отправилась туда.

Возле ступеней, спускающихся к воде, собралось десятка двамолодых людей. Одни были наряжены в костюмы, другие играли роль зрителей.Сейчас снова появилась тяга к уличному театру, и я узнала Арлекина в пестромкостюме, Пьеро в длинной белой рубашке с печальным выбеленным лицом, Коломбинус большим бантом в пышных волосах. Скрипач в черном берете с зеленым перомнаигрывал простенькую мелодию, ему помогал флейтист, совсем молодой, почтимальчик.

Коломбина с Пьеро исполняли затейливую пантомиму, а Арлекиншутил со зрителями. Я подошла поближе. Арлекин тут же переключился на меня.Толкая присутствующих и поминутно раскланиваясь, он пробрался ко мне.

— Не откажите, любезная синьорина, в небольшомодолжении, — он лукаво усмехнулся. — Мы все с нетерпением ждаливашего прибытия.

— Увы, Арлекин, — ответила я, —непредвиденные дела задержали меня в дороге.

— Неужели кто-то осмелился чинить вам препятствия, оbella donna? Неужели какой-то наглец осмелился вас задержать, прекраснаягоспожа? — И он изогнулся в шутовском поклоне.

— Этот человек способен на все, — со вздохомответила я, заметив, что зрители с интересом прислушиваются к нашемуразговору, — вот уже сколько лет он держит в повиновении весь наш город.

— Так это был сам герцог? — в притворном испугевоскликнул Арлекин.

— Да, — ответила я. — Но он обошелся со мноймилостиво и разрешил следовать дальше.

— Ура нашему достославному герцогу, — провозгласилАрлекин, — который столь вежливо обходится с достойными дамами. Но вот явижу нового человека, который присоединится к нашей славной компании.Посмотрите на его упитанный вид, посмотрите на хитрые глазки, на жадные руки,которые сами собой сжимаются при виде денег. Могу поспорить на свой дурацкийколпак, что к нам приближается ростовщик.

Все дружно обернулись в сторону приближающегося мужчины,который действительно был достаточно тучным. Про меня как-то забыли, и япоспешила затеряться в толпе. Арлекин отправился приставать к новому прохожему,но тот оказался тоже не лыком шит и за словом в карман не лез. Словеснаяперепалка привлекла народ, и вскоре все с удовольствием слушали словесныхдуэлянтов. Музыканты оставили свои инструменты, а актеры поспешили к своемутоварищу. Толпа покатывалась от хохота и встречала аплодисментами каждуюудачную реплику.

— Хорошо получается, не хуже, чем у Шендеровича, —проговорил мужчина, стоящий рядом со мной. — Наверное, подставной.

— Вряд ли, — я дернула плечом. — Ко мне онтоже привязался, а я услышала музыку и просто подошла посмотреть.

— Значит, язык ловко подвешен, — констатировалмужчина, — а все-таки забавно вот так послушать.

— Пожалуйста, потише, — попросила, оборачиваясь,женщина.

Мужчина позади меня обиженно засопел, но смолк. Я стояла нанабережной не меньше часа. Кто-то уходил, кто-то приходил, музыканты время отвремени играли. Актеры танцевали, выступали с пантомимой, а Арлекин продолжалцепляться к каждому новому человеку. Но люди не обижались, я заметила, чтомужчина, обращавшийся ко мне, вытащил достаточно крупную купюру.

Начал накрапывать дождик, порывы ветра усилились, а ногиначали замерзать. Я решила покинуть импровизированную площадку и опустила вфутлярчик от скрипки несколько монет.

— Благодарю, прекрасная госпожа, — тут жевысунулся черноглазый Арлекин. — Мы счастливы, что вы почтили нас своимприсутствием.

— Непременно загляну к вам еще, — пообещала я.

— Мы здесь бываем через день, — тут же откликнулсяпроказник, — а по выходным с самого утра. Будем вас ждать. Только неопаздывайте из-за герцога.

— Прощайте, — я махнула рукой, а Арлекин умудрилсявытащить откуда-то мятую шелковую розу и с ужимками преподнес ее мне.

Под его умоляющие завывания я вместе с розой покинуланабережную и пошла к стоянке. Уже сидя в машине, пыталась вспомнить, кого же онмне напомнил. Даже сквозь густой слой грима проглядывали знакомые черты. Кто жеэто мог быть? Нет, не могу догадаться. Раздумывая об этом, я вырулила на дорогуи включила «дворники». Дождь разошелся не на шутку. Но если Карчинского итеперь нет в мастерской…

Однако он оказался на месте и сразу распахнул передо мнойдверь. Грубо схватив за руку, он втащил меня в мастерскую.

— Что вам надо? — заорал он. — Зачем вы всевремя сюда таскаетесь?

Я с удивлением смотрела на художника. Куда девались вся егонеторопливость и вальяжность. Волосы растрепались, сам он утратил весь свойлоск, а голос перестал быть медленным и вкрадчивым. Теперь он не бросал на менялипкие похотливые взгляды, напротив, смотрел с ненавистью, словно я былавиновата во всех его бедах.

— Почему вы так со мной разговариваете? — спросилая. — По-моему, я вам ничего плохого не сделала.

— Ах не сделала. — Он снова схватил меня и потащилв комнату. — Тогда зачем ты все время крутишься здесь, что вынюхиваешь,журналистка!.. — Он разразился ругательствами. — Я тебя к себе неприглашал, нечего сюда таскаться.