недооцененные, но благоразумно включенные в 1916 году в «Иллюстрированный медицинский словарь войны Larousse» (Larousse médical illustré de guerre): «шоковые эмоции» от «взрывов», способные вызвать не только «ступор», но и «ажитацию, сопровождаемую галлюцинаторным бредом»1530. Упоминания об этом можно найти в отчетах врачей или офицеров, часто с недоверием относившихся к подобному:

За несколько мгновений свидетель принимает вид крайне усталого человека; он бледнеет, впадает в сонливость и теряет силы. У него болит голова, он характерным образом теряет дар речи и выглядит идиотом1531.

Новизна здесь обусловлена не только фактами, но и их анализом и последствиями, а также в высшей степени точным резонансом: буквально все вспоминали о соединении физических страданий с психологическими, и их общую интенсивность нельзя было ни с чем сравнить. Примеров усталости много, она становится главным явлением, обновляя сферы интересов: «Нужна была война, тяжкий ратный труд, чтобы проблема [усталости] была поставлена остро и решительно и чтобы была осознана необходимость ее немедленного решения»1532. Сказывается влияние сражений и их крайняя затратность, влияние военных заводов и стоящих перед ними трудных и неотложных задач. Больше невозможно не замечать такие прежде игнорируемые моменты, как обострение психологического взгляда, признание наличия «поврежденных нервных центров»1533, обретение нового смысла выражениями «тоска», «бездна», «депрессия» – эти новые слова более четко обозначают частную, интимную сферу, непреодолимую апатию, слабость. Часто вспоминаются также связанные с усталостью смутные страхи, еще больше соединяющие физическую и «ментальную» стороны, вырывание из частной сферы, квазиампутация себя: «Наше сознание было настолько спутано, что нам отказывало воображение, ничто не могло нас испугать»1534. Вот слова Андре Пезара о Мёз-Аргонском наступлении: «Те, кто размышляет… будут уничтожены»1535. А вот слова Габриеля Шевалье, сосредоточившегося на особом упадке сил, при котором думать было невозможно:

Я живу как животное, голодное и изнуренное. Никогда я не чувствовал себя настолько отупевшим, неспособным мыслить, и я понимаю, что физическое изнеможение, не оставляющее живым существам времени на размышления, позволяющее им испытывать лишь элементарные нужды, – это надежное средство подавления. Я понимаю рабов, подчиняющихся так легко: у них нет сил для протеста, у них не осталось ни воображения, при помощи которого можно было бы его замыслить, ни энергии, чтобы его реализовать. Я понимаю мудрость угнетателей, которые, заставляя тех, кого они эксплуатируют, выполнять непосильные задачи, лишают их способности использовать мозг. Иногда я чувствую себя на грани наваждения, которое создают усталость и монотонность, на грани этой животной пассивности, когда ты согласен на все, на грани разрушающей человека покорности1536.

Это свидетельство здесь тем более важно, что оно обнаруживает смещение крупного культурного пласта, неуловимо нарастающую психологическую динамику, начатую в эпоху Просвещения: появляется стремление принадлежать самому себе, воля к самоутверждению. Это неизбежно смещает и значение самой усталости, особенно самой сильной, самой тяжелой, той, которая захватывает человека, обесценивая его: усталость теперь представляет собой не только боль, вызванную утомлением, которая мешает двигаться и действовать, но и боль, которая не дает возможности оценивать расстояния, лишает свободы чувствовать и думать, возможности располагать собой, то есть является препятствием, которое впервые распознается и идентифицируется. Этот психологический момент сложнее, чем прежняя умственная усталость. Внутренняя сторона, оставаясь недоступной, начинает доминировать: приходится констатировать сильнейшее и ни с чем не сравнимое «лишение», имеющее мало общего с неврастенией, с тягостной саморефлексией, с тревогой, с постоянным чувством голода. В противоположность этому неописуемое давление окопов вызывает смутное, тщательно скрываемое ощущение невозможности какого бы то ни было анализа, рефлексии или отклонения от заданного курса. С этого момента психология более или менее постоянно будет анализировать различные аспекты утомления.

«Усталость, вызванная войной» как пример экстремальной усталости стала предметом изучения и нового знания, помогающего сделать обобщения, создать видение усталости и ее последствий с точки зрения антропологии. Это важнейшее изменение нельзя упускать из виду.

Пути «обобщения»

Во многих исследованиях межвоенного периода заметна тенденция к глубокому переосмыслению изучаемых вопросов: делаются попытки осознания причин усталости и все более специфических психологических эффектов, вызываемых ею.

Отдельные факты приобретают всеобъемлющий характер, достигая самых скрытых областей личности. Появляется новая фундаментальная идея, согласно которой усталость мобилизует всю личность человека сразу. Усилия проникают во все сферы, достигают беспрецедентного уровня, приобретают «ползучий» характер. Все более пристальным становится внимание к индивиду в целом. На это настойчиво, но не всегда ясно указывает Чарльз Майерс в работах для Совета по исследованиям промышленной усталости (Industrial Fatigue Research Board), организации с говорящим названием, созданной английскими властями после войны, в 1920 году:

Мышечная усталость в мастерских не может рассматриваться отдельно, как в лабораториях, от активного влияния таких вещей, как мастерство, интеллект, которые сами по себе зависят от нормального функционирования высших нервных центров. <…> Общепризнано, что существующий интерес к работе, вызываемое им возбуждение, эмоции или внушение могут либо предотвращать проявления утомления, либо вызывать оживление психической и мышечной деятельности1537.

Подобная уверенность оправдывает дальнейшее изучение вопроса. Гигиенисты продолжают выдвигать, как они это называют, «причины, способствующие появлению усталости», внимательно изучая каждый конкретный случай, его историю и особенности: «предыдущее состояние субъекта», «состояние нервной системы до или во время усилия», «условия, при которых оно осуществляется», «интенсивность, скорость, продолжительность», «доминанту нервной системы»1538, а также всевозможные травмы, которые, как предполагается, вызывают «мышечную слабость и астению»1539. Все эти признаки затрудняют создание более четкого определения утомления, поскольку «явление становится многогранным, различные его формы трудно сопоставить друг с другом, к тому же они в значительной степени зависят от многочисленных условий, в которых осуществляется деятельность»1540. В результате появляются исследования, предметом которых становятся различные ситуации, сопутствующие обстоятельства и среда, в которой совершаются действия, приводящие к усталости.

Пересмотру причин сопутствует пересмотр следствий. В 1930‐х годах Курт Гольдштейн изучает «глобальные» реакции: «Удалось даже установить, что организм по-разному реагирует на воздействие того или иного цвета, вплоть до морфологических изменений1541. Это подтверждается исследованием спортсменов, проведенным Морисом Буаже: у спортсменов, подвергающихся «последовательным физическим испытаниям», поражается весь организм, речь не идет лишь о мышечных болях; воздействие «генерализовано»: боль в конечностях не очень четко локализована, поза и осанка менее уверенные, сознание затемнено1542; иначе говоря, в середине века становится лейтмотивом комплексная потеря для организма: «Таким образом, усталость проникает в самые глубины физических характеристик»1543. Она пронизывает всю личность, выходит за пределы ранее признанного влияния.

Наконец, то же самое упоминает Эллиот Смит в проведенном в 1928 году исследовании