Баосяна и его бледное лицо делали его похожим на человека не больше, чем кусок резного нефрита.

Оюан вышел оттуда, где он поджидал Эсэня, и Эсэню удалось оторвать взгляд от своего брата. Присутствие Баосяна причиняло ему боль, но присутствие Оюана так же эффективно успокаивало: оно олицетворяло весь порядок и правильность мира.

Эсэнь чувствовал, как утихает внутри него буря. Он сказал:

– Жаль, что тебе нельзя в храм вместе со мной. Не пришлось бы проходить через это в одиночку.

По лицу Оюана пробежала тень. В его голосе звучало странное отчуждение.

– Роль сына – воздавать почести отцу и предкам. Духу вашего отца нужна только ваша преданность.

– Позволь мне сделать пожертвование от твоего имени.

– Вы путаете свое собственное мнение обо мне с мнением вашего отца. Не думаю, чтобы его духу очень хотелось получить от меня весточку.

– Он был о тебе высокого мнения, – упрямо настаивал Эсэнь. – Мой отец терпеть не мог глупцов. Разве он бы позволил утвердить мой выбор тебя генералом, если бы не верил в твои способности? Репутация армий Хэнани ничего бы не стоила, если бы не было тебя. Конечно, он хочет, чтобы ты выказал ему уважение. – Затем он понял: – Отец был воином. Если мы хотим почтить его и воздать ему по заслугам, то надо делать это не в храме.

Оюан удивленно поднял брови.

– Мы победим в этой войне. Вместе, ты и я, мой генерал. Наши армии в Хэнане возродят силу империи Великой Юань; это будет самое долгое правление на этой земле между четырььмя океанами. Наш дом будут вечно помнить как защитников империи. Разве это не лучшая почесть, которой мог бы желать мой отец?

Уголок рта Оюана дрогнул: намек на улыбку. Тень, пробежавшая по его лицу, была слишком прозрачной, чтобы скрыть боль. Эсэнь подумал: «Он тоже его оплакивает».

– Больше всего на этом свете ваш отец всегда желал видеть ваш успех и чтобы вы стали гордостью вашей династии.

Эсэнь подумал об отце и в первый раз почувствовал нечто светлое среди боли. Оно не могло пока подавить боль, но это было семя того, что могло вырасти. «Я Великий князь Хэнани, защитник Великой империи Юань, как и мой отец, и отец моего отца до меня». Эта цель и эта судьба зазвенели в нем ясно, как высокая нота цинь[31]. Эсэнь видел лицо Оюана и знал, что он чувствует все так же остро, как сам Эсэнь. Его согревала вера в то, что, несмотря ни на что, у него всегда будет Оюан.

Стрела Оюана вонзилась в мишень. После своего предательства в Хичэту он планировал держаться на расстоянии от Эсэня. Горе и гнев Эсэня были невыносимы: Оюана терзала постоянная ноющая боль, словно акулья кожа терлась обо все его чувствительные места. Он совершенно не рассчитывал на то, что Эсэнь будет все время теперь стремиться держать его ближе к себе, чем даже тогда, когда Оюан был его рабом. Это можно было понять, наверное, ему следовало это предвидеть. «Он осиротел. Он проклинает своего брата. Сейчас у него остался только я».

Его следующая стрела пролетела мимо мишени.

Рядом с ним Эсэнь выпустил свою стрелу.

– Взять Цзянькан только для того, чтобы его оставить… – Его стрела точно попала в цель. Несмотря на то, что его занимали обязанности Великого князя Хэнани, он приобрел новую привычку по утрам стрелять из лука перед тем, как сесть за письменный стол, а Оюан должен был всегда сопровождать его.

– Внутренние разборки, – сказал Оюан, взяв себя в руки. Его следующая стрела вонзилась на палец в сторону от стрелы Эсэня. – По данным разведки, у них борются две группировки за контроль над движением. Самые последние донесения позволяют предположить, что Лю Футон приговорил их молодого генерала Го к смерти. Мы получим подтверждение через несколько дней.

– Ха! Когда нас нет рядом и мы не убиваем их генералов, им приходится делать это самостоятельно.

Высокие кипарисы отбрасывали душистые синие тени на ухоженный сад, где они занимались стрельбой. В соседних садах пруды покрылись цветущими лотосами. Лиловая глициния выплескивалась на пересекающиеся дорожки и свисала с каменных стен, окружающих сады. Нарастающая дневная жара уже заставила умолкнуть певчих птиц, и даже пчелы казались вялыми. Несмотря на минимальное напряжение, они оба вспотели. Эсэнь – поскольку его телосложение было плохо приспособлено к жаре; а Оюан – потому, что носил слишком многослойную одежду. Он чувствовал, что задыхается. При обычных обстоятельствах ритмичные движения при стрельбе из лука подействовали бы на него успокаивающе, но сейчас они лишь усиливали его напряженность.

Пришел слуга с запотевшими чашками холодного ячменного чая и ароматными холодными полотенцами для лица и рук. Оюан с благодарностью выпил чай и приложил полотенце к затылку.

– Мой господин, мы могли бы рассмотреть возможность передвинуть дату нашего выступления на несколько недель, чтобы начать боевые действия до того, как они закончат свои внутренние разборки. Почему бы не воспользоваться тем, что они заняты другим?

– Получится?

– С точки зрения логистики – да. Это лишь потребует дополнительных расходов… – Оюан не стал говорить, чье разрешение необходимо для выдачи этих денег. После Хичэту господин Ван находился в основном в своем кабинете или апартаментах, его редко видели. Оюан столкнулся с ним лишь один раз во внутреннем дворе, и тогда господин Ван бросил на него пронзительный, обиженный взгляд, который заставил Оюана остановиться и задуматься. Воспоминание об этом взгляде вызвало у него беспокойство.

Губы Эсэня сжались в полоску.

– Начинай приготовления. Я позабочусь, чтобы ты получил средства. Ты имеешь представление, куда мятежники нанесут следующий удар?

Оюану показалось, что его ударили кинжалом. Никогда еще он не испытывал одновременно таких разных видов боли, одна накладывалась на другую. Хотя боль от его первого предательства еще не прошла, он уже страдал, предчувствуя следующую. О, он хорошо понимал, куда мятежники двинутся в следующий раз. Осуществив свою стратегическую цель в Цзянькане, они будут стремиться к символической победе. И если их целью было посеять сомнение в праве империи Юань на Мандат, они будут стремиться отобрать у них древнюю столицу, расположенную в центре Хэнани – в самом сердце империи. Они захотят получить трон последней великой династии, которая правила до того, как пришли варвары.

Любой наньжэнь это понимал. А несмотря на то, что монголы сделали Оюана своим, он был наньжэнем. Он подумал: «Бяньлян».

Вслух он сказал:

– Нет, мой господин.

– Неважно, – произнес Эсэнь. – Что бы они ни выбрали, не думаю, что нам грозит поражение. – Он снова поднял лук и натянул