Люди шли и шли.

Я командовала, приказывая ложиться на тюфяки, тем, кому вовсе уж плохо, вот сюда, слева, где Линда, остальным сюда. Сейчас им помогут раздеться, вымыться, потом дадут чашку бульона, и я тоже подойду…

Больные не протестовали. Помогали все, как могли. Здесь и сейчас люди столкнулись с громадной бедой, и какие там личные обиды? Какие склоки?

Потом, все потом.

А сейчас — хоть чем-то, да помочь!

Я сортировала больных, а дар помогал мне в этом, шепча, кем надо заняться в первую очередь, кем во вторую, и можете меня казнить — сначала я занялась ранеными солдатами.

Там требовалось и остановить кровь, и шить — и быстро. А рабы нуждались в первую очередь в мытье, чашке супа и перевязках ран от кандалов. Это не смертельно, хотя и болезненно.

Линда распоряжалась, как могла.

Один за другим люди подходили к ней, их окатывали теплой водой, быстро мылили серым едким мылом, не обращая внимания на ложную стыдливость — стой и молчи, голая, голый — все равно! Грязь в раны попадет, заражение начнется, тогда скулить будешь!

Намылили?

Теперь стой, водой окатим…

На вымытых людей надевались рубахи — попросту простыни, с прорезанной посередине дырой, ничего другого я придумать не успела, пока хоть так, и они направлялись дальше. Получали чашку супа, и переходили в руки Линды. Тех, что попроще, могла перевязать и она, что посложнее — доставалось мне.

А я работала…

Рваная рана, колотая рана, рубленая рана, резаная рана…

Промыть, остановить кровь, перевязать на скорую руку, и никто даже не замечал, что под кончиками моих пальцев исчезают в ранах крохотные золотые искорки.

Эти люди справятся, они выживут, еще как выживут!

Я никому не дам уйти…

Ой!

Канцлера я даже сначала не признала.

В простом темном камзоле, с раненым плечом…

— Ваша светлость?

— Здравствуйте, госпожа…

— Ветана, — привычно произнесла я. — Как же вы так?

— Клинок хороший оказался. Так и…

Руку поднимите. Солдат, подержи ему руку, чтобы сам не напрягался, — привычно кивнула я.

Дар горел и полыхал… оххх!

А рана-то плохая!

Не знаю, что за оружие было у противника герцога, но кольчугу острие пробило. Сама рана не слишком глубокая, но в ней осталось несколько кольчужных колец. Надо чистить, резать, промывать иначе получим горячку, которая лишит нас канцлера за пару-тройку дней.

Не хотелось бы.

Сын у него хороший…

— Ваша светлость, доверитесь? Резать надо, грязь вынимать, срочно?

Канцлер испытующе посмотрел на меня, и махнул рукой. Здоровой. Зря он это сделал, тут же скривился.

— Делай.

Я достала из кармашка склянку с маковым молочком, накапала несколько капель в поднесенную мне чашку с водой.

— Обезболивающее. Подействует — начну. Пейте — и ждите. Солдат, как только его светлость уснет — звать меня.

И дальше, дальше.

Рваная рана, нехорошая, но заживет. Промыть, стянуть края, оставить дренаж…

Резаная рана, тут лучше, просто перевязать, этим сейчас займется девушка господи Рионы. Пусть косо-криво, но сделает…

Когда во двор ворвался Карнеш Тирлен, а за ним следовало трое уче7ников, я чуть не разрыдалась от радости.

— Вы пришли?! Слава Светлому!

Карнеш окинул взглядом весь двор.

— Вета… герцог?

— Рана плохая, в ней грязь. Надо резать, чистить…

— Ладно, я этим займусь, а ты здесь. Справляешься?

— Учеников оставите?

— Разумеется…

Я перевела дух — и принялась за работу.

Карнеш забрал герцога в здание, не кромсать же его на улице, как какого-нибудь босяка? Хотя перед болью все равны…

И я работала и работала.

Перевязать, осмотреть, приказать дать настойку, зашить, обработать, опять перевязать…

Помощь лекаря здесь была так же нужна, как и талант командовать и распоряжаться людьми. Что бы я делала, будь обыкновенной травницей — не знаю. Наверное, растерялась бы, и моя растерянность убила бы несколько людей так же верно, как клинок врага.

Я справлялась.

Никто не остался без помощи, никто не был забыт, никто не умер…

Мы работали все — и лекари, и служители, и сами больные, и гвардейцы, которые держались на ногах, даже они, высокородные, не считали за труд принести ведро с водой или помочь с перевязкой. Здесь и сейчас все были равны, потому что справиться можно было только вместе. В эту ночь я окончательно срослась с Алетаром, а он со мной.

Глазами людей, ждущих помощи, кровавыми ранами, криками и стонами боли, звездами в ночном небе, огнями костров и запахом вареной рыбы и карболки, он вполз в меня и навсегда остался, ставя свою печать.

И, в свою очередь, принял меня в свои объятия — потому что все, что могла я сейчас отдавала людям.

Алетар не был добрым или злым, как не бывает добрым или злым каждый человек, но он был моим, а я принадлежала ему.

Я не заметила, когда наступил рассвет, я только в какой-то момент пошатнулась — и стала падать, вычерпав себя не то, что до дна — еще глубже, и Бертен, которого я так и не заметила раньше, подхватил меня, и устроил в комнате для лекарей. Домой я бы сейчас не дошла. Линда поставила рядом кружку с отваром, но я уже спала, спала, спала…

* * *

— Ваше величество…

— Рамон, прекрати. Мы здесь без всего этого сборища, разговаривай нормально!

Его величество Эрик только что выслушал доклад герцога, и был весьма доволен.

— Слушаюсь, дядя Эрик.

— Уши оборву, сопля!

— Не достанете, — ухмыльнулся Рамон.

Королевская семья не отличалась высоким ростом. Уж Рамон точно был повыше короля, и подшучивал привычно. Моринары и Раденоры роднились между собой веками, им ли считаться титулами?

Особенно если Моринары бегут от короны, как демон от храмовника?

В его величестве кровь предков проявилась особенно ярко. Большие голубые глаза, светлые волосы, собранные в хвост, и другой хвост, проявляющийся в демонической ипостаси, острый подбородок, крючковатый нос, четко очерченные скулы…

Поставь его рядом с портретами предков, любой скажет — Раденор.

— Табурет подставлю, — и уже другим, полукоролевским тоном. — Вы хорошо поработали. Теперь ими займутся палачи. Уж они все вытряхнут.