только небезразличен ей, но она до сих пор испытывает к этому мужчине неистовую безумную любовь, которая теперь вновь наполняла ее сердце.

Не в силах более смотреть на его мучения, Верико бросилась к Петру и, упав перед ним на колени, схватила его голову в ладони и с обожанием выдохнула над ним на чисто русском языке:

– Если ты хочешь этого, Петруша, я останусь… навсегда останусь с тобой…

Он тут же сгреб ее в охапку и, перевернув на ковер на спину, навис над ней. Его взор, горящий и темный, пронзил ее до самого сердца.

– Я хочу этого, Верико, всем сердцем, ибо никогда я не любил ни одну женщину более, чем тебя…

В следующий миг Литвинов стремительно опустил голову к ее лицу и вновь нашел ее губы. Верико обвила его мощную шею руками и ответила на его страстный поцелуй. Спустя некоторое время Петр оторвался от ее рта и чуть приподнялся над ней. С любовью созерцая ее лицо, он вдохновенно вымолвил:

– Как ты прекрасна, как и в тот день, когда я впервые увидел тебя там, в саду…

– Не надо, Петр… ты же видишь, мое лицо обезображено… – пролепетала с горечью Верико, отворачивая от него лицо в сторону, стесняясь своего уродства.

– Ты про этот шрам? – опешил Литвинов, осторожно проводя пальцами по ее правой щеке и внимательно рассматривая красный рубец. – Но он почти незаметен. Он не может испортить совершенства твоего прелестного лица, моя любовь…. Ибо твои лучистые глаза лани, которые я так любил и люблю, теперь светятся подобно драгоценным камням, как и когда-то давно…

– Я люблю тебя, – тихо ласково ответила княгиня, поднимая руку и проводя пальцами по его волосам.

– Расскажи, откуда он у тебя? – попросил Петр ласково и вновь осторожно провел пальцами по ее щеке.

– Леван изуродовал меня, когда узнал, что я изменила ему с тобой…

– Этот гнусный тип еще осмелился мучить и ревновать тебя? Он ведь сам не прикасался к тебе! И неудивительно, что ты нашла другого!

– Я нашла тебя, мой сокол, – нежно проворковала княгиня, проводя ладонью по его щеке. – И очень рада этому.

Он ласково улыбнулся ей в ответ и тут же увлек ее вверх. Усевшись на ковер, Петр вытянул длинные ноги и тут же сильными руками посадил Верико к себе на колени.

– Посиди рядом, Верико, – улыбнулся он ей. – Ты ведь помнишь, как когда-то давно ты так же сидела у меня на коленях?

– Помню, – выдохнула она страстно, тут же обвив его широкую шею руками, как ласковая кошечка, приникла к его груди и проворковала: – Я все помню, Петруша, как будто это было вчера…

Он уткнулся лицом в ее ухо и начал страстно целовать ее висок и темные волосы.

– Твой запах, – прошептал он страстно. – Он совсем не изменился и все так же сладок и нежен…

Верико начала ласково перебирать пальцами его густые русые вихры, как когда-то давно, ощущая, как ее сердце наполняется диким неистовым счастьем от его близости. Вдруг она нахмурилась и спросила:

– Твои ноги, что с ними?

Литвинов тут же оторвался от ее виска и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Ранение. Еще при войне с Бонапартом, – тихо и печально ответил он.

– Ранение? Но разве ты не в отставке? Разве в твоем возрасте возможно воевать?

– Что значит, в моем возрасте, Верико? Мне всего пятьдесят два года. И поверь, до этого ранения я был здоров как бык! Ни одна пуля не брала меня, не считая четырех легких ранений за всю мою жизнь.

– Но все же в твоем возрасте все военные уходят в отставку, Петр, – сказала княгиня озабоченно с любовью.

– И что мне прикажешь делать в отставке? – нахмурился Литвинов. – Помирать от скуки и безделья? Нет уж, уволь! Когда я в седле, на войне, у меня куча дел, обязанностей. К тому же дома у меня начинается хандра, и я постоянно только и думаю о… – он замолчал и пронзительно посмотрел ей в глаза. Верико тут же поняла, что он хотел сказать, и смущенно опустила взор. И он тихо проникновенно продолжал: – Ты верно поняла. Я начинаю постоянно думать о том, что моя жизнь прошла зря, что я никогда не мог жениться ни на одной женщине, ибо все они по сравнению с той певчей птичкой, которая когда-то разбила мне сердце, никто… и что у меня никогда не будет любимого сына или дочери от тебя, Верико. Что я уже не в силах ничего изменить в своей трагичной судьбе. И единственное, что мне осталось, – это воевать… только на войне я отвлекаюсь от своих траурных мыслей и забываю обо всем и о тебе…

Она вдруг подняла на него взор, окончательно растрогавшись его словами, и с горячностью вымолвила:

– Если бы я знала, что ты так страдаешь в разлуке со мной! Если бы я только могла догадаться обо всем, я бы приехала к тебе давно… чтобы утешить твою боль, милый…

– Мое утешение – это твоя любовь, Верико.

Она ласково улыбнулась ему в ответ и попросила:

– Расскажи, как все было и как тебя ранили, я хочу знать.

– Хорошо, – нехотя заметил Литвинов, словно не желая рассказывать, и продолжал: – Полтора года назад я командовал вторым корпусом наших войск при взятии Парижа, и пушечный снаряд разорвался недалеко от моего коня. Жеребец замертво рухнул, а кусок снаряда попал мне в позвоночник. Осколок достали, но я почти год был неподвижен и парализован и лежал в кровати. Сейчас мне уже лучше. В конце того года верхняя часть моего тела начала возвращаться в норму. Теперь я ежедневно тренируюсь. Руки, живот, бедра. Я уже почти чувствую верхнюю часть ног, лишь голени и ступни остались недвижимы. Но я не собираюсь сдаваться. Доктора говорят, что если продолжать упражнения, то есть вероятность того, что я смогу ходить вновь…

– Это было бы чудесно, – кивнула она.

– Твой сын – видный молодой человек, – произнес Литвинов вдруг, словно вспомнив. – Кто его отец? Ты так и не рассказала. Ведь Леван не прикасался к тебе? У тебя после был еще один мужчина? – добавил он с ревностью в голосе.

– Амир – твой сын, – тихо вымолвила она с упоением, взирая с любовью в его большие яркие глаза.

Эти простые три слова