— Не к добру это, — бормочет себе под нос Елай, продолжая оставаться серьёзно задумчивым.

Не знаю, как это объяснить, но у меня схожее ощущение. Мне не требуется спрашивать, про что он говорит, так как сама не могу избавиться от сомнений. Когда поворачиваю голову в его сторону, замечаю, как его взгляд исследует боковые зеркала и заднего вида, хотя за нами полнейшая тьма.

— Думаешь, они что-то задумали?

Для ответа мне хватает одного его взгляда.

Мы снова погружаемся в тишину. Мне доводится впервые ехать с Елаем, но его вождение разительно отличается от Алека и Марко — плавное, точно скольжение по гладкому льду. Я помню, как он дразнил Пашу, когда тот увозил меня с базы Ордена, и очевидно тот случай был исключением. Ни грамма риска, создаётся впечатление, будто ему просто некуда торопиться. У меня же появляется свободное время подумать о предстоящем разговоре с родителями, хотя и при мысли о нём у меня сжимается сердце. Растёт какое-то неприятное чувство, от которого никак не получается избавиться. Напротив, чем ближе мы к моему дому, тем оно всё ощутимей и тревожней. Я не спрашиваю Елая, откуда он знает мой адрес, но ровно через пятнадцать минут за лобовым стеклом виднеется пропускной пункт.

— Ты можешь высадить меня здесь, — предлагаю Елаю, чувствуя некоторую неловкость, что ему вообще приходится подвозить меня до дома, но он отзывается не сразу.

Проходит не меньше двадцати секунд, пока он с невероятно сосредоточенным лицом смотрит прямо перед собой, не на дорогу, такое ощущение, что её он как раз-таки и не видит. Потом, словно встрепенувшись, Елай переводит взгляд на меня, который по-прежнему выглядит остекленело.

— Что? — переспрашивает он, и я убеждаюсь в своих догадках.

— Можешь не довозить до самого дома, — повторяю, — я могу дойти и пешком.

Но Елай лишь твёрдо качает головой.

— Мне не сложно.

Куда подевался тот взбалмошный парень, который, казалось, не может и минуты прожить без сарказма? Я всё гадаю, что на него так повлияло, пока машина медленно подъезжает к воротам моего дома. Он останавливается, а я не спешу выходить, всё обдумывая, как у него об этом поинтересоваться, но что-то в выражении его лица наводит тревогу. Потому что он обеспокоен, вот только ощущение такое, что голубоглазый сам не понимает, что не даёт ему покоя.

Я прищуриваюсь, но он не видит моего взгляда, он даже не обращает внимания, что я просто остаюсь сидеть в машине. Так сосредоточен, что это может значить только одно…

— Ты что-то почувствовал? — требуя я, даже не понимая, что в моем голосе звучат истеричные нотки.

Елай, наконец, переводит на меня внимание.

— Лена, — начинает он, тяжело сглатывая, — я не совсем уверен, но что-то…

Дверь с моей стороны резко распахивается, у меня уходит целая секунда, чтобы отойти от испуга и успокоить рванувшее из груди сердце.

Алек.

— Алек… — ошарашенная происходящим молвлю я, но он даже закончить не даёт.

Тянет меня за локоть, принуждая выбраться из машины. А когда я оказываюсь напротив него, его глаз, что-то внутри меня раскалывается. В воздухе такое ощущение, что поднимается гул. Теперь настаёт моя очередь тяжело сглатывать.

— Что… — пытаюсь снова, но его взгляд направлен уже за мою спину.

— Это не я, — слышу взволнованный и громкий голос Елая. — Клянусь, я здесь не причём!

Я же тупо перевожу взгляд от одного к другому. На лице Алека дёргается желвака, выражение яростное, в глазах дикий огонь. Парни стоят в двух метрах друг от друга, и они оба знаю то, что я не понимаю, пока…

Это накрывает как ураган. Как землетрясение, потому что под ногами всё качается. Как крушение, потому что в этот момент я рассыпаюсь на части. Я словно перестаю существовать.

Кровь.

Нет, нет, нет…

Мои ноги движутся сами, очень быстро, я совсем не понимаю, как срываюсь с места.

— Лена, нет! — звучит одновременно и далеко, и слишком близко.

Но поздно.

Поздно…

Я падаю. Падает эта комната. Падает небо, вселенная…

“Кровь за кровь”, — кошмар словно вырывается из подсознания, когда вижу маму.

Она лежит на спине, глаза, поддернытые белой пеленой, широко распахнуты и смотрят куда-то вдаль, сквозь пространство, а с её губ ещё капает кровь. Точно так же, как в том повторяющемся изо дня в день кошмаре.

Но это не сон. Это не сон.

ЭТО НЕ СОН!

Я кричу, когда меня подхватывают сильные руки, вырываюсь и снова оказываюсь прямо перед ней. Падаю на колени, обхватывая двумя руками её голову, и прижимаюсь к её холодной щеке своей.

— Нет, нет, нет, пожалуйста, — шепчу я, уверенная, что это поможет.

Она услышит меня.

Она должна.

Она всегда слышала.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — продолжаю шептать, но моего голоса совсем не слышно.

Я не слышу ничего, гул, какие-то слова сзади — всё отходит далеко-далеко. Я чувствую только мощный стук своего сердца, такой громкий, такой болезненный…

— Лена, пожалуйста, — вновь слышу на периферии сознания, но я не хочу обращать внимания.

С силой сжимаю мамины плечи, продолжая просить, молить, рыдать. Мои глаза уже не видят, всё застлано мутной шторой, вслепую ощупываю её тело, но всё, на что натыкаюсь, — липкая, влажная одежда, пока вдруг на краешек зернения не попадается…

Из меня вырывается вопль. Дикий, страшный, нечеловеческий. Меня снова пытаются схватить, оттянуть назад, но во мне внезапно просыпается столько силы, что я вырываюсь, огибаю диван и почти достигаю тела папы.

— Сейчас! — раздаётся крик. — Давай, надо уходить!

Это не Алек, нет, Алек тот, кто меня пытается оттащить. И у него почти каждый раз получается, но я должна оказаться рядом с папой. Но мне не хватает одного шага.

— Прости, принцесса, — слышу я, прежде чем мир обрушивает на меня небеса.

Алек

Она никогда его не простит.

Эта мысль крутится точно на повторе всё то время, что он мчит по трассе, отыскивая хорошее место для остановки. Елай едет сзади, и Алек до сих пор не понимает, откуда у него взялось столько самоконтроля, чтобы не уничтожить его прямо на месте.

Поджимало время.

Чертовы гибриды. Это было ловушкой. Возможно, сообщением. Но так или иначе времени оставаться там у них не было. Вот, почему ему пришлось действовать так поспешно: Лена бы сама не ушла, она буквально не слышала ни его, ни Елая. Да что говорить, он уверен, что ей было абсолютно без разницы, — и он её понимает. Честно понимает, и понимает насколько подло поступил по отношению к неё: не дать проститься с родителями, не дать времени это пережить, смириться, принять и понять, в конце концов, — хуже этого предательства он вряд ли мог когда-то совершить.