проверять правильность и законность собранной доказательной базы, точность оформления и подлинность предоставленных материалов в уголовном, зачастую многотомном, деле. И он должен всего лишь переопросить свидетелей, потерпевшую и подсудимого, чтобы убедиться в истинности их показаний. В конце любого такого документа всегда стояла собственноручная подпись и стандартная для всех протоколов запись: «С моих слов записано верно, мною прочитано». Подписи и все записи в суде легко можно уточнить и перепроверить, если показать их самому автору.

В деле, что сейчас лежало на столе перед Сербеневым, уже в зале судебного заседания, где он не раз выносил вердикты подсудимым, все было исполнено по форме, и как бы правильно. Никаких в нем уловок и несоответствий в ходе предварительного изучения он не нашел. И сейчас механически перелистывал страницы дела, не замечая за собою, словно страдал неврозом навязчивых движений. Но в груди у него что-то трепыхалось, жгло и тревожило, как при сердечном приступе, который один раз ему уже довелось испытать.

Ну!.. Да!.. Всего того, что не хватало, и не оказалось в материалах расследования, размышлял он сейчас как жрец правосудия, ему давно показалось неправильным. Но зато все те материалы, что подшиты в деле, или он иногда шутил у себя в кабинете – «досье на пойманного преступника», не вызывали у него сомнений. У него давно наметанный глаз, еще с того времени, когда он служил следователем. Он порою сразу чувствовал даже подделанную подпись. Сейчас он, как и до этого, не находил в деле никаких записей о девственности и невинности потерпевшей. Нигде «о сохраненном целомудрии» не шло даже и речи. Он никак не мог найти сейчас ту страницу, где бы о девичьей непорочности звучало, и было бы отражено. И само дело, он, конечно, понимал, еще не приговор. Ему предстоит его сто раз взвесить, достаточно ли здесь того, чтобы состоялся обвинительный приговор. А если будет недостаточно, ему хорошо известно уже, он давно ведь не новичок в суде, чтобы не знать, как поступить дальше. И тут же он спрашивал самого себя, а много ли дел он отправил обратно, на доследование, и во многих ли вынес оправдательный приговор. И выходило, что за всю свою практику судьей, он лишь один раз вернул дело на доследование и не вынес ни одного оправдательного приговора. И тут он решил успокоить себя: «Не спеши, разберешься, тебя никто не гонит, время еще есть и легко избежать судебной ошибки!» Но он вспомнил слова председателя суда Сестерова, когда тот давал ему дело, неожиданно добавил: – Я надеюсь, вы меня не подведете!

И еще никак не мог взять в толк, кого само дело и его исход интересует больше – судью Сестерова или следователя Сунина. Сейчас, перелистывая его страницы, он заметил за собою, что не видит текста. Но почему-то хорошо видит, что за решеткой сидит большой мужчина, отец девочки, которая обвиняет его в изнасиловании. А изнасилованная, вдруг, по заявлению врача-гинеколога, оказалась «девственницей». И он тут ощутил, что, как иголками, кто-то колол ему сердце. И начали жечь душу слова следователя, сказанные совсем недавно. Сунин подталкивал его к мысли, что необходимо опросить Маскаева и, конечно, судебного врача. Как, мол, подследственный рассказывал ему об изнасиловании своей дочери. А врач, дескать, как и батюшка на исповеди, перед кем человек раскрывает свои тайны. Ведь они оба не из полиции, не из следственного комитета, и не из прокуратуры. Кому, если не врачу и не попу грешник открывает свою душу и тайны искушенного сердца! Потом Сербенев вздрогнул, он чуть не забыл, что ему звонили и из областного суда, рекомендовали отнестись внимательнее к рассмотрению дела по Маскаеву – «рассмотреть правильно». Он не смог припомнить, чтобы такое происходило у него раньше. Поэтому он не придал сначала всему никакого значения. Подумал, что обычная перестраховка руководства, ведь статья серьезная, до двадцати лет. Особо тяжкое преступление. И до недавнего времени – подсудность областного суда. «Кураторы» и должны оставаться такими. Он не первый день живет на белом свете. И только теперь до него стало доходить, что не так все просто. Но он все равно не мог понять, зачем и почему столько внимания к одному делу и так много «пожеланий». Ведь судили простого босяка, а дочь и мать – не были по статусу выше отца и мужа, тоже обычные бедные люди.

– Ваша честь! Позвольте все-таки уточнить, – заступник снова и снова раскручивал больную тему для всех, особенно для стороны обвинения.

– Спросите! – уже недружелюбно ответил судья.

– Анастасия Петровна…

– Подождите, – опомнился судья, – мы допрашиваем гинеколога. А вы кого хотите спросить?

– Ваша честь, речь, конечно, идет о гинекологе, пока она в зале судебного заседания! – заискивающе пропел Леха. – Но вопрос касается всех троих, знают ли они друг друга.

– Хорошо, спросите! – позволил судья.

– Анастасия Петровна и вы, Ирина, все-таки знаете или нет врача-гинеколога, Пичугину Валентину Петровну? Ведь она утверждает, что вас смотрели и другие гинекологи и даже хирург. И вы никого не запомнили? – торжествовал адвокат, понимая, что загнал их в угол.

Тут, без разрешения судьи, вскочил прокурор, а точнее, вылез, как толстый боров из хлева, как свинья в ермолке, и начал, в прямом смысле, визжать. Четкого, строго голоса или, скажем, командного или прокурорского у него никогда и не было – размазня размазней. Поэтому лет десять его не ставили прокурором и, может быть, не поставили бы и дальше, если бы не отец, у которого сохранились личные дружеские отношения с Раковой Натальей Евгеньевной, уже небезызвестной для вас, дорогие читатели – Натусенькой. Анатолий Сидорович Ярош был высоким красивым мужчиной. А Ракова и в город к нам присылала прокурорами только высоких, красивых и молодых парней. Надо сказать, что у нее сформировалось свое видение мужской красоты. И если бы Дорохов Иван Фролович не оказался бы таким, каким был, похожим на Эндимиона, он не смог бы понравиться ей.

Сын Анатолия Петровича много лет уже бегал заместителем прокурора и о лучшей доле для себя не мечтал, лишь бы не уезжать из родного города, а главное, из-под опеки отца.

– Я не понимаю, – раздавался визг прокурора, – каких еще гинекологов мы должны слушать в суде? Любая женщина за свою жизнь посещает ни один раз и ни одного гинеколога. Давайте всех гинекологов пригласим! Всю женскую консультацию!

Тут адвокат Федорчук вынужден был отреагировать на прокурорское хамство:

– Мы говорим в основном о девочке! Для нее это, может, первый гинеколог в жизни!

– Вы, Федорчук, провокатор, а не защитник! На вас будет мною