долго длилось, вопрос оказался, словно давно решенный. Маскаев уже ни на что не жаловался и не возражал. И вдруг неожиданно для всех ответит:

– Вину не признаю! Ни частично! Ни полностью!

Он говорил теперь так уверенно, четко и ясно только потому, как показалось адвокату, что сейчас никто и ничто ему не мешало. Он будто перестал бояться. Леха решил, все из-за того, что в зале судебного заседания не присутствовал Сунин. И Маскаев поймет, ведь Сунина и не будет здесь на постоянной основе.

Вершитель судеб в спорном процессе, когда-то честный и неподкупный Николай Викторович Сербенев, тут в одну минуту осунулся, спал с лица, и кресло под ним у всех на глазах, вроде, как просело. Могло показаться, что он посерел и его прежние убедительные черты лица, ровные и симметричные, потеряли четкость линий, влияя и на выражения глаз, отчего взгляд стал холодным и колючим. Но ему было над чем задуматься. Он внимательно и много раз уже перечитывал само дело и не обнаруживал улик для доказательства вины подсудимого. То есть нигде в деле не оказалось таких экспертиз, что изобличают преступника, как, например, пятна крови, если они были, идентификация пятен спермы или самой спермы, взятой с тела или с наружных половых органов или из влагалища, или даже с одежды потерпевшей. Не найдено и не изъято чужих локонов у кого-либо, как у дочери, так и отца, как с лобка потерпевшей, так и с лобка обвиняемого, то есть ни у кого из них не установлены чужеродные волосы, не говоря уже о пятнах слюны. Судья понимал, что с момента изнасилования прошло не меньше десяти месяцев. И теперь в деле присутствовало одно заявление дочери и явка с повинной ее отца. Но подсудимый, Маскаев Петр Федорович, отец дочери Ирины Петровны и муж жены Анастасии Петровны, отказался от факта изнасилования прямо сейчас, в зале судебного заседания. Николай Викторович, судья с большим стажем, решил еще раз удостовериться в подлинных намерениях подсудимого:

– Подсудимый! Встаньте! А как же ваша явка с повинной?

– Заставили написать! – озираясь опять по сторонам, ответил Маскаев. Адвокат обратил внимание, что он оглядывается, наверное, от страха. Думает, не слышит ли его Сунин. Но сам Алексей Игоревич, взявшись защищать несчастного бедолагу, был рад тому, что «лженасильник» набрался смелости и наконец-то сказал хоть часть правды, которой он долго не мог от него добиться, с тех самых пор, как только разрешили ему встречу с подзащитным.

Судья, пребывая в недоумении и сомнении, обратился к прокурору:

– А что скажет сторона обвинения?

– А разве это новость, что преступник начинает отказываться в суде? Предъявленное обвинение я полностью поддерживаю!

– Но он еще не преступник! Суд пока не вынес такого приговора! – вставил адвокат свою реплику.

– Значит, вынесет! – осклабился неграмотный прокурор.

– Обоим делаю замечание! – строго сказал Сербенев. – Прекратите устраивать балаган! – И Николай Викторович тут снова задумался, почему в деле нет заключения своего судебного врач по потерпевшей, нашего, сердобского, Сергея Петровича. И само страшное обвинение выстраивалось из выводов липецкого специалиста Огули. А вот на Маскаева имелось заключение своего судебного врача. Хотя в половых экспертизах, Сербенев тоже понимал, чаще всего и рекомендуют, чтобы потерпевшего и обвиняемого, или еще только подозреваемого, обследовал бы один судебно-медицинский эксперт. Это всегда служит хорошему результату в целях большей объективности, убедительности и наглядности, как для эксперта и его выводов, так и потом, для всех участников судебного процесса. При всем при этом судья меня хорошо знал до этого. И не мог понять, почему в деле нет моего заключения по девочке. Мы с Сербеневым Николаем Викторовичем уже долго сотрудничали по работе, еще с того времени, когда он начинал следователем, и тем более, когда он стал судьей. Ко мне недоверия у него не могло возникать в принципе. И он думал, что в процессе судебного разбирательства еще найдет время, чтобы допросить и выяснить у тех лиц, кто ответственен, почему не проводилось обследование девочки Рондовым Сергеем Петровичем, своим экспертом, раз он освидетельствовал подсудимого. Но все равно его что-то тревожило и беспокоило, и чувство волнения появилось еще тогда, когда он только первый раз столкнулся с изучением материалов уголовного дела. Почему нет или не проводилось обследование девочки в нашем, родном, сердобском отделении судмедэкспертизы, ему вдруг сейчас захотелось напрямую спросить сторону обвинения, но внутренний голос ему шептал: не спеши, не гони лошадей!

– Скажите, – решил он тогда начать с адвоката, – я обращаюсь к вам, господин адвокат! У вас, может быть, есть какие-то дополнительные вопросы или пояснения перед началом ведения первого судебного заседания?

– Есть! – окрыленный таким предложением, адвокат встал. – В деле нет очень важного документа! – Леха самодовольно посмотрел на прокурора. Тот сильно сейчас по внешнему виду обозначился губошлепом. У него было наивное, глуповатое, детское выражение лица. – Я бы хотел, – продолжил адвокат, – чтобы перед началом судебного заседания, перед тем, как суд станет опрашивать потерпевшую, свидетелей, обвиняемого, заслушать врача-гинеколога Пичугину Валентину Петровну.

Федорчук предвкушал, что только одно ее выступление должно заставить суд вернуть дело на доследование. Или, по крайне мере, полагал, что путь к истине начнется с нее. Сначала допросят гинеколога, а потом возникнет необходимость пригласить в суд Петровича. А потом уже нетрудно станет отправить Джунгара в нокаут. И все это положит начало, чтобы вывести всех на чистую воду.

Сунин тоже знал, что события в суде могут развернуться именно так и в таком ключе. Накануне он опять приходил ко мне по поводу Маскаева. Внушал, что экспертиза по девочке ему не нужна, но если меня вызовут в суд, я должен подтвердить и рассказать, как Маскаев признавался в изнасиловании своей дочери. Исходил он из того, что я пишу и заполняю в заключении графу – «со слов». Собираю, так называемый, анамнез происшествия, историю события, по поводу чего пациенту назначается судебно-медицинская экспертиза. Только никогда мой собранный анамнез не был и не являлся свидетельскими показаниями, и свидетельствуемый никогда под ним не расписывается. Они далеко не одно и то же в процессуальном плане, что называют протоколом допроса, который я не могу и не имею права составлять и допрашивать свидетельствуемого, как следователь и сам выступать в суде свидетелем. Закон запрещает быть экспертом и свидетелем по одному и тому же делу. В деле Маскаева я мог оставаться только судебно-медицинским экспертом, потому что я им уже стал. И частая формулировка судей, с обращением к судебному врачу, который давал судебно-медицинское заключение по сути, что «мы допросим вас в качестве свидетеля» – неверная, неграмотная и