ратуя за многопартийную систему, я как русский солдат перед смертельной опасностью хотел, как клятву произнести: «Считайте меня коммунистом!» У меня наступало отчаяние, но я продолжал верить и надеяться, что банду возьмут в разработку вместе с главарем. И здесь снова появился Леха, агент национальной безопасности.

– Петрович! Читал дело в суде! Но там нет твоего заключения по девочке!.. Ты пошел с ними на сделку? – смягчив свой тон, спросил он меня, как бы давая понять, что он все поймет, если я сдался, у меня же – дети и больная мать…

– Ты ошибся, адвокат! Русские не сдаются! – хотя я не совсем уверен, что в моих жилах течет одна русская кровь. Но хорошо знал и читал о великом народе, когда Сталин сказал, что Великую Отечественную войну выиграл русский народ.

– Так что, заключения не будет? Или будет? – не понимая еще меня, продолжал он удивляться. – Я же съездил в Липецк и узнал, что они, Маскаевы, мать и дочь, снимают трехкомнатную квартиру. Не всю. В одной комнате живет тот самый Огуля!

– Есть заключение! Есть! Но он не взял его! Оно лежит у меня!

– А постановление? – взъерошенный и уже рассерженный адвокат ничего не мог понять.

– Не пропало! А могло бы! – с нотками грусти ответил я.

– Их нет в деле! Любого полицейского следователя за такое отдают под суд!

– Я не могу дать тебе их читать! Знаешь сам – закон!

– Но у тебя запросит их судья, когда я заявлю об этом в судебном заседании. Можешь сейчас сказать мне – нет!? Скажи, что ты больше ничего не хочешь, и я не буду этого делать!?

– Я представлю суду все документы! Я хочу остаться таким, каким был. И дожить свою жизнь хочу честным человеком!

– Ну, даешь, Петрович! Намучил ты меня!

– Говори в суде все! У меня нет пути назад. Со мной выступят, если будет надо, еще четыре врача. Сомневаюсь я только в одном. Он азербайджанец. Хирург. Может не захотеть. Или не устоять. Ему работать надо.

– Это же приговор Джунгару! – восхитился адвокат моей решимости.

– Я хочу правды! Что будет с Джунгаром, наплевать. Если он мужик, пусть застрелится! Я не хочу, чтобы невиновные сидели в тюрьме. Зачем тогда вся эта демократия? А клеветникам должно быть стыдно!

Адвокат ушел от меня возбужденный, радостный и уверенный в том, о чем я ему говорил. А я стал вспоминать, как мое сознание еще раньше отчасти лукавило, а душа спорила и не соглашалась. Я, как бы, не хотел портить отношения со следственным комитетом, а тут, конечно, получалось, что порчу. У них начнет разваливаться дело, потому что я дал объективную картину по обоим свидетельствуемым. И вот в тот момент сознание толкало меня в другую сторону: пусть скажут правду по моему заключению, но другие. Так я, мол, не испорчу отношения со следственным комитетом. Я хотел быть, как говорят в таких случаях, наполовину беременным. Потом жалел, что заколебался. Хотя я не изменил ни одной записи в заключение, не переписал ни единой строчки. И имея перед собой истинное положение свидетельствуемых, в том числе о половой неприкосновенности девочки, не стал писать выводов, переадресовав эту функцию в областное бюро для комиссионной судебно-медицинской экспертизы. Мне казалось тогда, что я спасал себя, но потом окажется, что я просто резал свое сердце без ножа. Хотя был уверен во всех описаниях подлинного полового статуса свидетельствуемых, как самой девочки, так и ее отца. И Лукавый с левого плеча меня спрашивал:

– До конца… выводы, почему не написал?

Я оправдывался перед самим собой:

– Боялся ошибиться.

А Лукавый и тут знал ответ моего сердца:

– Не ошибиться ты боялся, а закамуфлировать хотел собственную правду. Получается также, когда сексом хочешь заняться, да чтобы любовница не забеременела! Как рыбку съесть, да косточкой не подавиться!

Я стал ненавидеть себя в случившейся истории, начиная с тех пор, когда решил, что всю правду должны сказать другие, так, чтобы она звучала не из моих уст, не из моего заключения напрямую, а из выводов бюро. У них, дескать, и административный ресурс шире, а значит, и сил больше, чем у меня в районе, брошенного на съедение волкам.

Как я ошибался в этом. Ведь хорошо уже знал, что там, в области, гнездо, или скорее гнездилище, а еще точнее, логово злобного Велиара и его птенцов, которые не могут чирикать сильнее и громче в пределах полетной зоны хозяина – а ею была вся Пензенская область. Но я даже и здесь заблуждался и недооценивал Аркашу, потому что круг его договорных отношений будет распространяться и дальше, на другие областные бюро и даже республиканские, как на Мордовию и небезызвестный уже город Саранск, где пройдут матчи мирового первенства по футболу. И казалось, а что здесь-то искать Велиару. И он найдет такого же Велиара!

8

Первый день судебного заседания по Маскаеву начался бурно, громко, со скандала. Вел процесс Николай Викторович Сербенев. Я давно его знал. Он начинал свою карьеру когда-то следователем в милиции. Потом в суде неожиданно окажется вакантное место, и председатель суда обратится к начальнику следственного отделения районного отдела внутренних дел, чтобы тот порекомендовал ему кого-то на ответственную должность. И таким человеком станет Николай Викторович Сербенев. Степенный, уравновешенный, ни одного провального дела за всю многолетнюю службу следователем. Кандидатура его пройдет сразу. И когда он оказался судьей в деле по Маскаеву, я обрадовался, веруя в то, что у него не может оказаться грязи, лжи и лицемерия. Ведь когда-то он зарекомендовал себя следователем высокого уровня во всех смыслах приведенного сравнения, и в профессиональном смысле, и в нравственном. Он огласил состав суда и спросил Маскаева:

– Подсудимый, встаньте! У вас будут замечания или отводы по составу суда?

– Эксперт… Судебный врач… Петрович…

– Вы имеете в виду Рондова Сергея Петровича?

– Да… да… да… Почему его нет?

– Мы пригласим его, когда у суда появится необходимость!

Адвокат Федорчук покачал вверх-вниз головой, глядя в сторону Маскаева и тогда вопросов у того больше не стало. Жена и дочь подсудимого сидели в первом ряду. Когда я их снова увижу, почему-то мне опять бросятся в глаза черные, стоптанные и в пыли туфли матери, и грязные, а изначально белые, носки дочери. Я уже не надеялся увидеть их когда-нибудь чистыми и по-настоящему белыми. Зачитали обвинительное заключение по делу, судья, обращаясь опять к Маскаеву, спросил:

– Признаете ли вы свою вину полностью или частично?

И за все то время, что так