лично написано представление в коллегию адвокатов! – брызгал во все стороны слюнями младший Ярош.

– Стойте! – наконец очнулся Сербенев. Он увидел, что суд превращается в неуправляемую перепалку сторон. И судья теряет над процессом свой контроль. – Прошу всех сесть! И помолчать! Эксперту была выслана повестка по почте, но он не явился в суд!

– Дайте мне одну минуту, и я приведу его под конвоем! – с места выпалил прокурор. Но выглядел смешным и глупым. И ему никто не поверил, что он сумел бы осуществить свои намерения.

– Андриан Анатольевич! Ставлю вам на вид, вы не можете говорить в суде без моего разрешения. Иначе, представление я напишу на вас! – сказал судья государственному обвинителю, который сидел от него слева, а сторона защиты – справа. И там же, ближе к Федорчуку, в первом ряду деревянных скамеек, сидели дочь и мать Маскаевы, где и на других рядах могли оказаться иные участники уголовного процесса, после того, как они свидетельствовали в суде, или просто представим присутствующих зевак. Но суды по изнасилованию всегда проходили и проходят в закрытом режиме и лишних людей в таких случаях туда не пускали.

Николай Викторович догадался, что потерпевшая лукавит. И если она задумывалась, как соврать, то за нее успевала сказать мать. Но вывести или выпроводить мать из зала судебного заседания было нельзя, так как девочке не исполнилось даже 14-ти лет. Лукавили они обе. С определенной целью. В деле не оказалось заключения сердобского эксперта и врачей-гинекологов, если верить Пичугиной, что Рондов смотрел потерпевшую с ними. Матери и дочери кто-то велел молчать и даже врать. Сербенев с ужасом понимал, что «приказчиком» мог быть только один человек, конечно, следователь Сунин.

Судья снова обратился к дочери и к матери Маскаевым:

– Я думаю, вы знаете, кто она? – и он показал рукой прямо на гинеколога, давая им понять, что лучше признаться, и не стоит врать.

– Да, знаем! – ответила Анастасия Петровна.

– Знаем! – подтвердила дочь.

– Адвокат, у вас есть еще вопросы к свидетелю? – спросил судья.

– Нет, – с пафосом ответил Леха.

– Присядьте, – сказал судья адвокату и обратился к гинекологу, осознавая в какую глупую и неприятную историю ее втянули. – Валентина Петровна, спасибо вам за пояснения, которые вы нам дали. Простите, что оторвали вас от работы, – судья извинялся перед ней за другое обстоятельство – за балаган. Он сейчас осознал, что адвокат перехитрил его. Потому что ему нужно было изначально пригласить судебного врача или «нашего профессора», как иногда Николай Викторович в шутку называл меня, а не позориться перед молодой выпускницей ординатуры, «девочкой из-за парты». Сербенев винил себя, но и тут же оправдывал: бывает, мол, с каждым, и даже с судьей. – Я вас благодарю и отпускаю!

Валентина Петровна стала уходить, но девочка, обвинявшая родного отца, вскочила со своего места и подбежала к гинекологу. На лице у потерпевшей словно горели чувства вины и стыда. Валентина Петровна остановилась и повернулась к Маскаевой Ирине. Та прошептала:

– Простите нас!

Мать схватила дочь за руку, потащила назад, ворча полушепотом:

– Куда ты лезешь, дура?

Валентина Петровна пожала плечами: от меня, дескать, ничего не зависит, как проводила экспертизу, о том и сказала. Но все участники судебного процесса и даже, судебный пристав и конвойные, эту сцену видели Зал судебного заседания, в принципе, оказался пустым. Зрителей, как в девятнадцатом веке, в судах давно не стало. А тем более, при таких судебных разбирательствах – особые специфические дела – как изнасилование, посторонних не могло быть. Может, позволили бы – родственникам, но и такое маловероятно, их тоже не пустили бы. А тут и родственников почти ни у кого из них не осталось. У жены – сестра в Липецке. У подсудимого – единственный брат в Казахстане, и тот от него отрекся. Да и сами Маскаевы не захотели бы, чтобы они присутствовали бы сейчас. Какой позор и стыд от одного факта рассматриваемого уголовного дела. Но скрывалась и другая причина, глубоко запрятанная и хранившаяся в изуродованном сердце и измученной душе жены Маскаева, и вероятно, уже – и у дочери.

А я на секунду представил, что творилось бы в зале, переполненном людьми в древние времена, или даже в суде присяжных… Скорее всего, по залу прокатился бы гул, а мужчины, в прошлые века, кричали бы в адрес 14-летней болтушки и ее матери:

– Да она ведьма! И родила ведьму! На костер мать! Сжечь живьем! А дочь – послушницей в монастырь!

И когда судья подтолкнул или вынудил сказать их правду, они несколько напряглись, но не покраснели, не стушевались, а лишь раздосадованные сели на свои места, понимая, что не удалось выполнить наказы Сунина, который их всему учил.

Только Леха-адвокат торжествующе подумал: «Грязно работаешь, Джунгар! Грязно! Неужели и в этот раз все сойдет тебе с рук?»

У Федорчука тоже могли оказаться промахи в работе, но не сговор со свидетелями или потерпевшими. Он никогда не учил своих подзащитных врать, и отказывался от их защиты, если они такое допускали. Но какие-то мелкие ошибки и недочеты в его работе проявлялись. Но прокуратура и следственный комитет раздували их до таких размеров, что его оплошность выглядела, как преступление. Представления на него поступали в Пензенскую коллегию адвокатов с поразительной педантичностью.

…Судья продолжил заседание. Тяжело поднялся из-за стола. Говорил стоя:

– Ну, поскольку, дело обстоит так, что мы должны увидеть судебного врача… Андриан Анатольевич, вы можете обеспечить его явку, если он не болен?

– Я думаю, да! – промямлил прокурор, потому что чувствовал, что дело обстоит совсем не так, как говорил ему недавно Сунин. Тот скрыл от него подводные камни, поэтому он и попал сегодня в суде, как кур в ощип. – «Ну, теперь он у меня получит», – зло подумал о Сунине Ярош. Он даже нецензурно выругался про себя. Но если бы от него это кто-нибудь услышал бы сейчас, то обратил бы внимание, что ругается он как ребенок, смешно и по-детски.

– Объявляю перерыв на сорок минут.

– произнес в зал судья, – и прошу участников процесса снова собраться здесь! – Махнув, широкой полою, как запахом, черной мантией, словно Воланд, он на время покинул зал суда.

10

Во время перерыва Ярош нырнул к судье Малашину. Им был служитель Фемиды без подбородка и без принципов. К судье Сербеневу Ярош не пошел, чувствуя себя опозоренным, и даже униженным как никто другой. Вообще оказался сегодня в деле не на высоте привычного положения. Хотя понимал, что нужно сейчас винить только Сунина. Он стал разыскивать меня