— Что — но? Договаривай!

— Боюсь, тебе лучше уйти. Самому. Не дожидаясь, пока тебя уволят решением журналистского коллектива.

— Уйти? Да с какой стати? Я во многом в своей жизни, возможно, был неправеден, много ошибок совершил… И сам за них расплачиваюсь по полной. Но в профессии мне себя упрекнуть не в чем. Тут я чист перед Богом и перед людьми. Я жизнь свою на это положил, но спас газету в тяжелейшие для нее моменты. Без меня ее, как независимого издания, уже не было бы! И теперь, благодаря партнерству с англичанами, перед нами открываются и вовсе фантастические перспективы! И вот в такой момент меня выкинуть — то есть и всю мою программу выкинуть, и англичан… а значит, практически наверняка и независимость… Это же просто глупо!

— Согласен на сто процентов! Но, увы, это не первая и не последняя вопиющая глупость, которая в наших СМИ происходит…

— Дайте мне запустить новый формат, а потом мне уже не обидно и уходить будет!

Тут Щелин перебил его, поднял руку. Сказал:

— Постой, Алеша, я должен тебе сказать еще кое-что. Извини, тебе будет неприятно… но… идея партнерства с англичанами крайне непопулярна в коллективе. Тут агентура банка крепко поработала, да и Игорь агитацию развернул. В общем, не будет никакого партнерства.

— Но ты же меня поддерживал! Или ты теперь тоже передумал?

— Вовсе нет! Но что я могу сделать? У меня даже блокирующего пакета нет. А вот у банка скоро будет.

— Но хотя бы ты народу все объяснил!

— Бесполезно! Игорь на коне. Ликует, победу предвкушает, твое кресло вовсю примеривает… хотя ты же понимаешь — это пиррова победа. Банк сейчас его в главные проведет, потом постепенно перекупит контрольный пакет, изменит устав… отменит выборность главного редактора. Назначит своего. И все — конец. Печальная история.

— Ну так найди способ ему это разъяснить!

— Да, пожалуй, он меня послушает!

— Но я, я так хотел… я уверен, что я мог бы…

И вдруг Данилин замолчал. Точно выдохся. Или лопнул, как проколотый шарик. Он вдруг понял, что это — полное поражение и он не может совершенно ничего. И что он такого хотел или не хотел, уже не имеет ровным счетом никакого значения. Совсем.

И бушевавшая в душе слепая ярость вдруг улеглась, ему все стало безразлично. Сказал:

— Давай еще выпьем.

И так они сидели и пили довольно долго. И не пьянели. И теперь уже тихо, по очереди, не перебивая друг друга, высказывали в разных формах сожаления, что все так хорошо начиналось и так плохо кончилось.

В какой-то момент Данилин спросил:

— А что теперь ты будешь делать? Я, допустим, уйду, останусь пока жить в Киеве или уеду в Англию… потом вернусь, когда Бережный наконец успокоится… Ведь ему наверняка сковырнуть меня надо было, и когда цель будет достигнута, он займется другими, не менее актуальными делами. Другие помехи на пути власть и деньги имущих устранять. У него хорошо получается… Ну а ты-то — что?

— Я? Мне, конечно, придется продать акции. Потому что в газету под руководством Игоря и тем более под сенью «Эм-Банка» я не верю совершенно… В том числе и как в коммерческий проект. Газета теперь будет убыточной надолго, если не навсегда. Мне это совершенно неинтересно. Но продаться надо подороже, поэтому я еще покручусь, поверчусь. Помешаюсь под ногами… Чтобы ребята из банка поняли, что от меня лучше всего откупиться не жмотничая. И, кстати, от души предлагаю: отдай мне свои акции в доверительное управление, я обещаю, продам так же, как свои, в одном пакете. У тебя там не шибко много, но я тебе за них сотню тысяч, пожалуй, выторгую. А то и больше.

— Ну нет! Только не это! Мне, знаешь, надо все-таки себя еще уважать.

— Не спеши. Подумай спокойно. Ведь должны же они тебе какое-то отступное, ты же об этом не подумал, когда свой контракт подписывал…

— Да невозможно тогда было такой вопрос ставить.

— Ну вот. А так будет только справедливо. Не спеши, подумай, время есть. И еще: хочешь, я попытаюсь с Игорем поторговаться, чтобы он тебя в Лондон собкором назначил? Скажу: Данилин уйдет без скандала, сам, при таком условии. Он ведь на самом деле все равно тебя боится, хоть и виду не подает, так что счастлив будет. И ты там, в Лондоне своем, отсидишься спокойно, а потом вернешься. Если ничего себе лучше не найдешь, то уж директором пресс-службы я тебя всегда пристрою.

— Не знаю… сейчас мне хочется только одного — напиться вусмерть и залечь спать. Часов так на двадцать.

— Ну ладно, но я пока насчет Лондона от твоего имени поторгуюсь. Отказаться всегда успеешь.

— Наливай еще, что-то не берет никак…

После еще пары рюмок Щелин вдруг стал вспоминать книгу Януша Корчака «Король Матиуш Первый». Данилин тоже ее в детстве читал, и она ему тоже очень нравилась. Но к чему вдруг такое воспоминание?

Оказывается, Щелин сравнивал себя с персонажем по имени Грустный Король, который покровительствовал юному Матиушу, ценил его, но потом вынужден был присоединиться к вражеской коалиции. И даже принимал участие в его пленении и ссылке на необитаемый остров, хотя и старался смягчить его участь и даже, возможно, спас от расстрела. И при этом понимал, что все это ужасно несправедливо и неправильно, но, увы, так трагически сложились обстоятельства. Такова вообще-то жизнь.

И вот теперь, захмелев наконец, Щелин вообразил себя чем-то вроде такого Грустного Короля. То ли предателя, то ли спасителя. То ли жертвы обстоятельств.

Он сидел и печально рассуждал о том, что свобода слова в России пока не востребована, никому на фиг не нужна. Так до поры до времени древние народы не понимали пользу прививки от оспы. Конечно, придут другие времена, и все выстроятся в очередь за вакциной, но это не скоро. А пока есть так, как есть, а потому и управленцы газетные требуются совершенно особого типа, которые умеют органично встраиваться в вертикали и горизонтали, элегантно, без натуги угадывать, что нужно власти или хозяину… А профи, вроде Данилина, никому пока не нужны. Грустно, но факт.

Так рассуждал нетрезвый Щелин и почему-то нежно гладил скатерть. Выглядел он при этом вполне абсурдно. И Данилина вдруг охватило неодолимое желание заняться тем же. Вот так они и сидели, пили коньяк и гладили скатерть. Она была на ощупь очень мягкой, шелковистой. Просто класс.

Было уже около двух часов ночи, когда Данилин добрался наконец до своей гостиницы и поднялся на второй этаж. Глаза слипались, в голове было пусто. С трудом открыл дверь. И застыл на пороге. Первая мысль была: в чужой номер как-то умудрился вломиться. Вторая, через треть секунды после первой: это Ольга! Опять поджидает его в номере. Третья, еще через полсекунды: нет, эта женщина, сидящая в темноте у окна, совсем не похожа на Ольгу. Боже мой, да это же Джули! С ума окончательно сошла, что ли? И как она исхитрилась в номер-то проникнуть: научилась здорово, видать, русскому искусству взяткодательства…