Это были очень долгие несколько секунд, пока две женщины стояли и в упор смотрели друг на друга. Данилин был рядом с Джули, но все равно не разобрал фразы, которую она пробормотала себе под нос.

Но как же они были похожи! «Сплошные двойники вокруг», — думал Данилин, ошеломленно наблюдая за происходившим — то ли знакомством, то ли поединком…

Наконец Лиза преодолела то, что надо было, видимо, преодолеть. Тряхнула опять волосами — этот жест ее был все же очень мил — и заговорила. Представилась. Потом все трое расселись за столом. Данилин быстро, почти синхронно переводил.

— Это долгий рассказ, — говорила Лиза. — Но сначала поклянитесь, что вы никому и никогда его не перескажете. Клянитесь здоровьем вашей дочери.

Джули возмутилась:

— Это неприлично! У нас никто такого не делает! Разве что в начальной школе. Достаточно того, что я вам это твердо обещаю. Какие еще клятвы…

— Я знаю, такое не принято. Считается варварством. И даже дурной приметой… Но в данном случае я прошу вас сделать исключение. Вы же не в Англии! А мне почему-то так будет спокойнее. И не только мне.

И Лиза со значением посмотрела на Данилина. Он-то понял, кого она имеет в виду. Поняла ли Джули? А, неважно…

Та сидела молча, закрыв глаза. Наконец решилась. Сказала с видимым отвращением:

— Клянусь здоровьем Шанталь — я никогда и нигде не разглашу содержания этого разговора.

А себе под нос пробормотала, кажется, в дополнение: «Извини, Шанталь!»

Но Данилин не стал этого переводить. Тем более что Лиза и так, наверно, все поняла.

— Хорошо, — сказала она. — Теперь слушайте. По образованию я врач-психиатр. Но сразу после окончания института я попала в секретную лабораторию КГБ, в которой изучались всякие способы воздействия на человеческую психику. Медикаментозные. Гипнотические. Суггестивные. Подавление воли. Навязывание определенного образа мыслей. Манипуляция сознанием. Грубо говоря, то, что сейчас не очень точно называют нейролингвистическим программированием. НЛП. Слыхали про такое? Все, что касается лаборатории, по-прежнему засекречено, хотя она сама давно закрылась. Но некоторые разработки использовались на практике и используются до сих пор. Теоретически с их помощью можно управлять обществом. Насколько эффективно, впрочем, никто не знает, потому что никто пока не пробовал… Но тайна эта не такая страшная, чтобы сегодня из-за нее могли убить. Если, конечно, не начать писать про это в газетах или интервью на эту тему давать.

Лиза снова посмотрела на Данилина. Он в ответ усмехнулся. А она продолжала:

— У меня вскоре обнаружились ярко выраженные способности особого рода. Наследственность, наверное, отцовские гены… Отец мой, он… Впрочем, о нем позже. Техника нейропрограммирования давалась мне легко — просто на интуитивном уровне. Знаете, как дети учат языки? Или люди с врожденным абсолютным слухом бессознательно запоминают музыку? Ну, вот нечто в этом роде. И главное — у меня легко получалось обучать этому искусству других — то, что называется моделировать. При условии, что и ученик имеет некоторые способности. И я всем этим сильно увлеклась. Очень изменилась, кстати, всех друзей растеряла — они мне были больше неинтересны. От отца, которого очень любила, отдалилась. Выходить замуж раздумала — с женихом стало очень скучно. И даже секс, как мне показалось, потерял для меня всякое значение. В общем, стала я совсем другим человеком.

Данилин смотрел на Джули: как она реагирует? Догадывается ли, к чему клонит Лиза? Но она сидела тихо, никаких эмоций не демонстрировала. Ну а Данилин решил строго играть роль переводчика. Которому, к тому же, надо будет по окончании разговора навсегда забыть его содержание. Выступить в роли одноразовой машины для перевода. Со стираемой памятью.

— Но за все надо платить, — продолжала Лиза. — Я слишком выделялась в лаборатории. Делала вещи, которые ни у кого другого не получались или получались плохо, с пятого на десятое. Начальство, наверно, боялось, что я их подсижу. Что вполне могло случиться. Андропов уже дважды вызывал меня на беседы. Один раз вместе с руководителем лаборатории. А во второй раз — уже без него. И вот тут-то им представился случай от меня избавиться. Гэдээровская разведка обратилась с просьбой прислать им специалиста, который мог бы поработать с курсантами, поучить их искусству обольщения, чтобы они научились быстро и безошибочно соблазнять женщин, имеющих на Западе доступ к секретам. Операция «Ромео». Строго говоря, это была не одна операция, а множество. Но применялся этот код — «Ромео» — для обозначения определенной технологии. Той самой, которой я обучала восточногерманских разведчиков. Поначалу все они относились ко мне скептически — не укладывалось в голове, что соблазнению их будет учить баба. Но уже со второго занятия скептицизм рассеивался — они увидели, что у меня есть преимущество: я понимаю обе стороны в этой игре. И мужскую роль вижу, и женскую реакцию прогнозирую. Каждый второй из тех, кого мне показывали, никуда не годился, и я их сразу забраковывала. Они уходили бумажки перекладывать. Зато остальные вполне могли освоить минимум техники обольщения и с успехом применяли ее на практике. Попалось и несколько блестящих экземпляров. Обаятельных от природы и все хватавших на лету. Вот они-то и достигли настоящего прорыва. ГДР, как я понимаю, получила доступ к невероятным тайнам через всяких секретарш и ассистенток в министерствах, в структурах НАТО, в стратегически важных компаниях. Ну и, конечно, немцы делились добытой информацией с КГБ.

— Я слышала об этом, — сказала Джули. — Какая гадость… Какая подлая эксплуатация женского одиночества, инстинкта создания семьи! И выходит, вы все это… сделали возможным… Вы их научили!

— Не стоит преувеличивать моей роли в истории. До моего приезда «Штази» уже имела пару случаев успешной вербовки западных немок через любовные связи со своими агентами. Но это было дилетантство. Я подняла уровень подготовки этих разведчиков на иной уровень, это правда.

— И вы этим гордитесь?

— В некоторой степени. Как чисто научным достижением. Хотя сейчас я бы, наверно, отказалась от такой роли. А в то время ни о каком моральном аспекте не задумывалась. Тем более что к практической стороне дела я не имела никакого отношения. Кого они там вербовали, как, зачем… Читала с тех пор, как и вы, кое-что в прессе, думала: наверно, дело рук моих учеников, неплохо я их выучила.

— Ну хорошо. А при чем здесь Юрий? Как вы оказались рядом с ним?

— Сейчас узнаете. Настал момент, когда Андропов вспомнил обо мне. И меня вернули в СССР. Но в лаборатории мне места не нашлось. Направили меня в густые леса, в школу нелегальной разведки, отбирать потенциальный материал для советского варианта «Ромео». А мне это тогда уже смертельно надоело, хотелось чего-нибудь другого. Не в лес. В Москву тянуло, в театры, в кино вдруг походить захотелось. Что-то во мне происходило. И стала я материал браковать. Тем более что он и вправду был не очень. К немцам требования предъявлялись заниженные, они на родном языке в основном работали и в родной культуре. Это гораздо легче. Присылали ко мне всяких красавцев писаных, а я придиралась и очень по-научному писала заключения. Не годен. Не годен. Не годен! Но однажды случилось вот что: попался мне вдруг человек не просто одаренный, а феноменально талантливый. Просто от бога. То есть если я была, ну не знаю, скажем, Ференцем Листом нейролингвистического программирования, то этот человек был, наверно, Моцартом. Гением. Я была поражена. И опять захотелось работать — но только с ним. Вы, наверно, уже догадались. Это был Юра.