перевести битлов, и я не знал, что мне делать. И я стал играть в крестики и нолики. Сразу на двух листочках. Против тебя и твоего второго.

— Знаешь, — сказал мне ты, рисуя крестик, — люди волнуются.

— Бог перестал отвечать на их письма, — подхватил разговор ноликом твой второй.

— Как-то это не по-божески, — вздохнул ты и перекрестился. Ну, в смысле нарисовал крест в клеточке.

— Я понимаю, что ты злишься и все такое, — перешел в нападение твой второй, — но люди-то верят.

— Людей обижать нехорошо, — опять вздохнул ты, рисуя очередной крестик. — Это я вам еще в заповедях написал. — Тут ты на секунду задумался, вспоминая, что же ты точно написал нам в заповедях.

— Не суть, — пришел тебе на помощь второй. Это он все к тому, — кивнул на тебя, — чтобы ты на почту вернулся. И на письма бы отвечал. Ну, чтобы люди в него, — он снова кивнул на тебя, — опять верили.

Я даже нолики перестал рисовать. И крестики.

— Чё молчишь? — продолжал давить твой второй. — Любой еврей на твоем месте уже бы торговался.

— Мне нужна Даша, — стал торговаться еврей я.

— Даша? — переглянулись вы.

— Может, возьмешь деньгами? — предложил ты.

— А хочешь Old Rip Van Winkle? Двадцатипятилетний? — включился твой второй.

— Мне нужна Даша, — продолжал упорствовать я.

— Жестоковыйный, — проворчал ты, ставя на мне и на бумаге крест.

Жестоковыйный я не сдавался. Встал и пошел в туалет. Гордо и независимо. Ну как гордо и независимо — пошатываясь от выпитого. Но дверью хлопнул гордо и независимо. Сработало. Не сразу, но сработало. Минут через десять в дверь постучали. Ты или твой второй — через дверь же не видно. И ты или твой второй — через дверь же не видно — сказал:

— Выходи уже.

А твой второй или ты — через дверь же не видно — добавил:

— Пожалуйста.

Я выскочил на свет божий.

— Понимаешь, — начал ты, — с Дашей не все так просто.

— Ее только лабрадор может найти, — добавил твой второй.

— Правда? — спросил я Эдика.

— Я же собака, — пожал плечами Экклезиаст. — Конечно, найду, если у тебя какая-то вещь сохранилась с ее запахом.

Я порылся в шкафу и достал майку. Ту, в которой приехал в Израиль. Ту, которая была на Даше в то счастливое утро десять лет назад. Ту, которую выкидывал в окно, чтобы навсегда забыть Дашу. Ту, которую потом поднимал с земли и прижимал к лицу. Ту, с надписью: «Лучше не будет». Экклезиаст свидетель — майка все еще пахла Дашей.

— Ты действительно этого хочешь? — спросил меня лабрадор.

— Очень, — ответил я и обнял друга.

— Хорошо, — сказал друг и обнял меня.

Несколько минут мы молчали, обнявшись.

— Ну что — договорились? — поторопил нас с лабрадором ты.

— Поклянись, что с ним все будет хорошо, — потребовал я у тебя. И у твоего второго.

— Поклясться? — удивились вы оба.

— Да, поклянитесь — ради всего святого.

— Но у меня же нет ничего святого, — сказал ты. Не ерничая, а как-то растерянно.

— Он же Бог — откуда у него что-то святое? — поддержал тебя твой второй. — И у меня тоже нет.

— Святость — ее же вы выдумали, люди, — развел руками ты. — А Богу — богово.

— Все будет хорошо, — сказал мне Экклезиаст и ушел. Потому как Богу — богово, а лабрадору — лабрадорово. А я вернулся на твою почту.

Потом, конечно, до меня дошло, что это не я играл с вами в крестики-нолики, а вы играли друг с другом. Играли мной. Но это было сильно потом.

Через три часа и одиннадцать минут ты в этой игре крест поставишь. Ты — это Бог. А вы через три часа и одиннадцать минут получите сообщение от абонента 8 925 170-73-10. Прослушайте его до конца. Это не спам. Я вам расскажу про эту игру. Игру, в которой нельзя выиграть. В нее можно только играть.

Булгаковская Голгофа

Рядом с могилой Янки на Заельцовском кладбище Новосибирска стоит березка. К ней приколочен почтовый ящик. Можно написать письмо и положить туда. Говорят, иногда Янка отвечает.

На улице Агриппа, 42, в Иерусалиме находится почта. Проклятое место. Туда приходят все письма, адресованные тебе. Ты — это Бог. Бог, Всевышний, Элохим, Адонай, Отец Небесный и так далее. Можно написать любому, и письмо придет в отделение «Сердце Иерусалима» почты Израиля. Булгаковская Голгофа, ставшая моей. С девяти утра до шести вечера. Но есть перерыв на обед. И можно курить. Не на самой голгофе, естественно, а рядом.

Мне очень не хватало моей собаки

Я снова стал отвечать на письма к тебе. Ждал, когда лабрадор Экклезиаст найдет Дашу, и отвечал на все эти слезы, просьбы и проклятия.

Мне очень не хватало моей собаки. Без Эдика моя съемная квартира на Дорот Ришоним, 5, стала просто квартирой. Даже меньше чем съемной квартирой. Местом, где стояла кровать. И где я спал. А у меня — словно вырезали одно легкое. Говорят, можно жить и с одним, если знаешь зачем. Лабрадор Экклезиаст и был ответом на этот вопрос, он объяснял этот мир, даже когда просто спал, положив голову на лапы.

Или вот еще. Однажды — когда мы еще были вместе — с утра очень хотелось счастья. Ну потому что все заебало. Но надо было отвечать на письма тебе — работать Богом. А работать Богом не хотелось, хотелось счастья. Но тут пришел Экклезиаст и позвал меня гулять. Сейчас же дождь пойдет, попытался я отбрехаться. Ну потому что все заебало и надо было работать Богом. «А мы вымокнем до нитки и будем громко кричать, что все заебало», — сказал мне лабрадор. И мы пошли. И мы вымокли до нитки и кричали, что все заебало. И это было счастье. В общем, мне его очень не хватало.

Каждый не верующий в тебя не верит в тебя по-своему

А вот на твоей почте, что на улице Агриппа, 42, в Иерусалиме, ничего не изменилось. Да и в остальном мире тоже. Как будто маленький бог и не умер. Точнее — как будто он и не жил. И как будто верующий в тебе еврей Ицхак не был осужден на пожизненное, марокканский еврей Иона не пошел убивать, а русский еврей Поллак развозить проституток. Разве что начальник отделения Мордехай Пинскер еще больше растолстел и стал ходить на фитнес. Перед каждым шабатом — с 16:00 и до первой свечи.

Теперь он верил не только