вещах, в которые она была запелёнана, ни даже о толстом мешочке с золотом, который навеки изменил бы их благополучие, вот только они аккуратно припрятали его за камнем в уголке их хижины, высоко, под самыми балками крыши. Любовь дитя нельзя купить и оплатить, её можно лишь получить в дар, как они получили её от этой малышки.

Они поклялись, что однажды золото перейдёт в её руки, обеспечив ей славного мужа и жизнь без забот. Но до того времени она познает неприукрашенные, зачастую суровые правды сменяющихся времён года и почвы, ценность заполненной кладовой, тепло любви, не развращённой глупостью и дешёвыми безделушками.

Это началось с невинности и благих намерений, как начинается многое великое зло.

Ребёнку было семь — юная девчушка несравнимой очаровательности и дружелюбной натуры — когда её мать упала с крыши, которую она латала, пока её муж уехал заплатить ежегодную десятину. Её мама неудачно приземлилась, и угол, под которым её шея вывернулась на каменной плите, алая лужа, нимбом расползавшаяся вокруг её головы, наполнили дитя ужасом того, что смерть близка.

Пока она стояла, завывая от горя и наблюдая, как лицо её мамы делалось бледным как снег, а глаза стекленели, Смерть воистину пришла; великий Араун, кельтский бог Потустороннего Мира, в длинном развевающемся плаще, будто прибывший среди дикого шторма.

Закричав, дитя бросилось на тёмного мужчину, требуя, чтобы он её не забирал — голосом, который не допускал сопротивления, голосом, которому её никто не обучал, голосом, который исходил из крови и костей.

Смерть потребовал: «Ты уверена, что желаешь этого?»

«Да, — прокричало дитя. — Оставь её в покое! Верни её мне!»

«У этого есть цена», — сказал Смерть.

«Меня это не волнует!» — закричало дитя.

Смерть улыбнулся. «Однажды будет волновать».

С этими словами тёмный мужчина исчез.

Когда её мама поднялась с камня, выглядя шокированной и сбитой с толку, щеголяя гадкой, но небольшой ссадиной на коже головы, дитя бросилось в её руки, и они цеплялись друг за друга, рыдая от облегчения.

Узнав, что на следующий день деревенская повитуха споткнулась о метлу, ударилась головой об угол вручную вытесанного стола, который её муж подарил ей в день их свадьбы, и сломала шею, мать и дочь сделали то же, что делали все жители деревни, и принесли горюющему вдовцу свежеиспечённые буханки хлеба и заливное из бараньей ноги. Они бормотали истовые слова благодарности, когда отправлялись домой, к своему собственному благосостоянию, и больше не думали об этом.

Поскольку её мама вечно журила её за буйное воображение — фейри не резвились в журчащем ручье, сплетничая о ближних и дальних делах человеческих, а птички не пели о печалях или радостях грядущих сезонов (вопреки тому, что предсказания их дочери оказывались зловеще точными) — дитя решило, что лишь вообразила себе тёмного мужчину, поддавшись панике и бездумному страху.

Вплоть до той ночи, когда он пришёл вновь.

Часть III

В умиротворяющих, дурманящих затишьях между ужасными событиями я в поместье Кэмерон испытывала радости, каких никогда раньше не знала.

Например, простое удовлетворение оставаться на одном месте, зная, что принадлежу этому месту.

Я жаждала наслаждаться проживанием в Постоянном Доме, иметь возможность наблюдать, как череда сезонов год за годом разыгрывает свои бесконечные, постоянно меняющиеся проявления, смаковать богатые, пёстрые нюансы в одном и том же месте, с теми же лицами. Наслаждаться одними и теми же праздничными традициями с одной и той же компанией друзей, в жизни, которую не накрывали вечной тенью бегство, болезни, беспокойство и страх. Наряжать ёлку одними и теми же рождественскими украшениями (иметь рождественские украшения!) и устраивать ежегодную вечеринку для одних и тех же соседей.

Я долгое время верила, что близкое знакомство с чем-то одним гораздо более ценно, чем поверхностное знакомство со многим. Это придаёт чувство укоренённости, а оно бесценно.

В коридорах особняка Кэмерон, в городе Дивинити я нашла всё это и даже больше.

Только для того, чтобы всё это у меня отняли.

Глава 19

Я привыкла думать, что никогда не лгала себе. Возможно, в первые двадцать четыре года моей жизни так и было, потому что мне недоставало соответствующих эмоций, чтобы страдать от необходимости их избегать. Думаю, самообман порождается глубинными, тревожащими эмоциями, встреча с которыми для нас невыносима, поэтому мы рассказываем себе изменённую версию правды, чтобы отражение в зеркале наших сердец было более пристойным.

Я едва не убила свою лучшую подругу. Если бы я таила по отношению к ней хоть крупицу настоящей злобы, она была бы мертва.

Возможно, я убила мужчину в амбаре. Этот факт ещё не установлен. Я дважды искала знания в книге, ведущей повествование от двух лиц, и у меня не хватало умения отличить правду от лжи. Возможно, оба рассказчика имели скрытые мотивы. Мне как женщине, которая всю свою жизнь была ведома одним-единственным мотивом — сохранить жизнь моей матери или, по крайней мере, облегчить страдания — тревожно было обнаружить, что другие люди преследовали множество, на мой взгляд, эгоистичных целей, направленных исключительно на получение выгоды для себя. Даже у Эсте были эгоистичные цели: подчиняться наказам наших матерей, будучи моей лучшей подругой; любить меня, зная, что меня контролировали и мне лгали, и она тоже мне лгала или в самом мягком свете под давлением скрывала критически важную информацию. Как кто-то может жить с таким внутренним конфликтом?

А моя мать… лишь Бог знает, какие мотивы были у неё.

Чтобы выжить в этом странном новом мире с сильными эмоциями и смертоносной силой, я должна была начать мыслить, как все остальные, или я ни за что не увижу приближения следующей опасности. Или, что ещё хуже, сама стану опасностью. Стало быть, пришло время мыслить эгоистично и думать о самозащите.

Джоанна Грей вырастила меня непростительно наивной.

По каким-то причинам она готова была расстаться с собственной жизнью, чтобы я такой и оставалась.

У меня не было сомнений в том, что она любила меня. Это означает, что она искренне полагала, будто это единственный возможный вариант, который у неё имелся.

Что вызывало лишь один чёртов вопрос: чем таким я могла стать, если данная перспектива так её ужасала?

***

После того, как Эсте уехала, с большим количеством объятий и отнюдь не малым количеством слёз (она была права, исцелить её поверхностную, но весьма большую рану оказалось намного проще, чем учинить такое разрушение), я пошла во двор, чтобы наблюдать, впитывать и наказывать себя за свою беспечность, осознавая,