— Чему быть, того не миновать! — твердой поступью направилсяв покои княгини Гагариной.

В этот вечер Павел не уходил от своей любовницы долееобыкновенного. Он даже написал у нее несколько писем, в том числе — все ещеболевшему графу Ливену, военному министру. Анна Гагарина наконец-то добилась отимператора серьезного подарка: он решился заменить Ливена мужем фаворитки,молодым человеком, не имевшим ни образования вoeнного, ни опыта, представлявшимсобой полное ничтожество. Однако он кропал чувствительные, хотя ималовразумительные стишки и был чрезвычайно снисходителен к милым шалостямсупруги и императора. Еще один Амфитрион! Ливену Павел объявил о своем решениив таких выражениях:

“Ваше нездоровье продолжается слишком долго, и так как делаваши не могут прийти в порядок от ваших мушек, то вы должны передать портфельвоенного министра князю Гагарину”.

Ливен болел немногим больше месяца, но о справедливостиПавел имел очень отдаленное представление.

Затем государь отправился в свою комнату, запер покрепчедверь, ведущую в покои императрицы (чтобы законная жена, боже упаси, не вошла кнему среди ночи!), и улегся постель.

* * *

В это время у екатерининского вельможи, графа Апраксина,который жил в своем доме на Царицыном лугу, собрались на ужин родственники —как это и водилось всегда. Среди них был один из внуков старого графа,камер-юнкер тогдашнего двора, молодой повеса. Чуть ли не до полуночи онбезотвязно просил у деда подать шампанского. Старик, питая отвращение к семуигривому напитку (“От него-де, у почтенного человека ноги пухнут да животпучит, да еще дурак дураком становишься!”), долго не хотел исполнить просьбы,но в конце концов согласился. — шампанское принесли, разлили в бокалы,камер-юнкер вскочил, готовый провозгласить тост. Все смотрели на него совниманием.

— Поздравляю вас с новым императором! — закричал онсчастливо выпил бокал до дна, шарахну его затем об пол.

Никто его не поддержал, напротив — раздался общийперепуганный вопль, гости выскочили из-за стола и разбежались кто куда повнутренним комнатам. Повеса остался один, вволю пил шампанское за что хотел,дожидался возвращения гостей, но наконец один уехал домой.

Спустя несколько часов его предсказание вполне оправдалось.

А случилось вот что. Алексей метался между стоящимипоблизости дамами, отчаянно пытаясь уловить знакомый аромат, но больше нечувствовал его. Самые разнообразные запахи помады, пудры, духов, притиранийбили в нос, раздражали обоняние, но это было все не то, не то. Он вдругпоказался сам себе кем-то вроде еще толком не натасканного борзого щенка,самозабвенно гнавшего дичь по тропе и вдруг оказавшегося на лесной поляне.Ошалев от множества запахов, он кружит, кружит, не в силах снова взять след, ичем дальше, тем отчетливее понимает, что потерял его.

Или заветный аромат примерещился ему? Или неутихающая тоскасыграла плохую шутку?

Он вскинул голову, огляделся — и сильно вздрогнул, потомучто прямо над его головой вдруг послышался гулкий удар, а потом мелодичныйперезвон часов, которые приуготовлялись бить полночь.

Роскошный мушкетер в потрясающих кружевах на воротнике иманжетах, которые стоили, даже на неопытный взгляд Алексея, целое состояние, споклоном снял широкополую шляпу с такими же ошеломляюще дорогими перьями,отбросил ее в сторону — и сорвал с лица маску, Алексей еще раньше обратилвнимание на этого мушкетера, который вел себя с обезоруживающей, утонченнойвежливостью, которую французы называют совершенна очаровательным словом —courtoisie.

Раздались дружные аплодисменты, возбужденные восклицаниядам, потому что перед собравшимися оказался не кто иной, как хозяин дома — самсветлейший князь Платон Александрович Зубов. И даже Алексей, как ни был сейчасвзвинчен и озабочен, не мог не удивиться его утонченной, редкостной, можетбыть, лишь чуточку изнеженной красоте.

— Время снимать маски, господа! — провозгласил Зубов, сласковой и слегка грустной улыбкой оглядывая гостей: ведь ему в последний разпредстояло увидеть их лица: и дорогие, близкие ему, и чужие, неприятные, — всамый последний раз…

Что за шум поднялся тут, что за суматоха! Всяк норовилпервым делом сорвать маску с соседа (пуще всего — с соседки!), а свое лицоуберечь. В этом-то и состояла прелесть игры: сорвать как можно больше масок,самому оставаясь таинственным незнакомцем или незнакомкой как можно дольше.

Сколько помятых кружев, испорченных причесок, слетевших ирастоптанных в толчее шляп, венков, сколько оборванных лент! Но никто необижался.

Алексею досталось расстаться с маскировкою одному из первых:он стал легкой добычей для чьих-то проворных, шаловливых рук. Впрочем, он былнастолько озабочен высматриванием загадочной дамы, что и не заметил, как с негосдернули маску, а заодно и дурацкий паричок. Теперь наш герой имел видвсклокоченный, взлохмаченный и, надобно сказатъ, ошалелый, однако о себе недумал, а продолжал подниматься на цыпочки, вытягивать шею и шарить глазами посторонам. Сколько прелестных, разгоряченных, смеющихся лиц мелькало вокруг,однако он лишь скользил по ним взглядом, мимолетно отмечая про себя: еще однамаска сорвана, а ее все нет, нет, нет! И вдруг…

Вдруг он увидел, как дрезденская пастушка в бледно-голубыхшелковых юбках с подборами по бокам, и впрямь напоминающая изяществомфарфоровую фигурку, ловко уклонилась от мавра, которому удалось сорвать с неетолько прелестную, украшенную голубыми же розами шляпку из флорентийскойсоломки, и метнулась в боковой коридор, старательно заслоняя руками все ещеспрятанное под маской лицо.

Разгоряченный неудачей мавр метнулся было следом, однакомушкетер, словно невзначай, заступил ему путь, с приятной улыбкой положив рукуна эфес своей шпаги. Мавр пометался туда-сюда, но наконец узнал хозяина дома —и попятился с испуганным поклоном, сразу утратив сообщенную дорогим костюмомважность и яркость и превратившись, в какого-то дешевого петиметра [46]. Зубовотвесил ему ответный поклон, чрезмерно глубокий и почтительный, а потомуотдающий откровенной издевкою, — и, убедившись, что никто не заметил бегствадрезденской куколки, отступил к другим гостям.