само слово может быть определено лишь как прямое воздействие чего-то сверхфактически всеобщего на ту или другую отдельность единичных психических фактов, подобно тому как память есть прямая реакция чего-то сверхвременного на процесс непрерывного возникновения и исчезания психических состояний.

Как память, поднимаясь над сменой моментов непосредственного сознания, удерживает исчезающее и возвращает исчезнувшее, так слово, поднимаясь, кроме того, над сосуществованием дробных явлений, собирает разрозненное в такое единство, которое всегда шире всякой данной наличности и всегда открыто для новой. Память есть надвременное в сознании, слово есть и надвременное, и надпространственное» (там же: 811 – 812).

Вл. Соловьев вплотную подошел к формулированию третьего среди содержательных форм – символа, но останавливается здесь, поскольку полагает, что символ – многозначное понятие. Например,

«слово вообще есть символ, т.е. знак, совмещающий в себе наличную единичность со всеобщим значением» (там же: 811).

Зато философ осознал, что именно в слове сознание освобождается от полного подчинения времени и пространству, что в слове и содержатся те априорные схемы рассудка, которые Кант искал вне слова.

Исходя из слова в своей философской позиции (конкретный реализм), Соловьев ориентируется на символ как на основную содержательную форму слова: только символ позволяет связать идею и вещь непосредственным отношением смысла. То, чем работают, остается в подтексте, из него исходят, данное задано. Однако дар слова есть такая натуральная принадлежность человека, как его чувство:

«язык не выдумывается, как и любовь» (Соловьев 1988: II, 514).

7. Философские понятия

Кратко изложим другие положения Соловьева, относящиеся к нашей теме.

Анализ должен идти от целого к частям, развертываясь в своем дроблении до минимальных единиц. Эта позиция оказалась вполне приемлемой для московской филологической школы, которая в своем анализе языка исходит из предложения и доходит до дифференциальных признаков фонемы.

Система никогда не выдается за объективно существующую, а остается «системой мнений», т.е. взглядов, в «целостности организма», т.е. в единстве всех компонентов такой системы (что бы ни составляло системы). Система есть субъективное отражение реальных отношений, которые цельны в своей идее; невозможно адекватно реальности передать такие отношения в системе, и только совокупная множественность систем (= взглядов, теорий, гипотез) в состоянии приблизить к постижению идеи. Это положение теории Соловьева для московской филологической школы оказалось неприемлемым. Идеальный образ идеи, представленный как система, здесь выдают за объективно существующие отношения.

Развитие системы в последовательном приближении к истине путем накопления мнений, исключает позитивистское накопление фактов, признаков, доказательств и т.п.: развитие системы понимается как перемаркировка наличных элементов целого; изменяется различная степень ценности таких элементов в изначально существующей цельности их набора. У Соловьева речь идет обычно о трех элементах, которые перестраиваются в зависимости от той идеи, которая в данный момент прорабатывается сознанием (см. § 3 – о соотношении между бытием, сущим и сущностью). При этом

«всё испытывается своим противным» (там же: 236).

Изменение системы толкуется телеологически: развитие определяется не причиной, а целью, поскольку причина, как время, пространство и пр., всего лишь формы человеческого познания, снятые с языка. Телеологичность как позиция стала важным признаком современных лингвистических теорий. «Философия конца», как назвал эту точку зрения Н.А. Бердяев, обусловила появление новых концепций развития языка.

Основным методом познания признается диалектика.

«Под диалектикой я разумею такое мышление, которое из общего принципа в форме понятия выводит его конкретное содержание; так как это содержание, очевидно, должно уже заключаться в общем принципе (ибо иначе мышление было бы творчеством из ничего), но заключаться только потенциально, то акт диалектического мышления состоит именно в переведении этого потенциального содержания в актуальность, так что начальное понятие является как некоторое зерно или семя, последовательно развивающееся в идеальный организм» (Соловьев 1988: II, 226).

Диалектика есть развертывание понятия в суждение, или, как говорит сам Соловьев (там же: 228), она

«есть только связное воспроизведение этих идей в их общих логических схемах»

– раскрытие понятия в суждении; следовательно, и лингвистическое исследование должно исходить из слова как основного компонента языка. Такова позиция традиционной петербургской филологической школы. Когда речь заходит о содержании смысла, исходно слово; формальное следование единиц языка противоположным образом обратимо: от предложения к слову. Восходим на логической основе слова; сходим же на психологической основе знака. Таков этот синтез Соловьева: предусмотрены все возможности движения мысли, но предпочтительность позиции определяется теоретической установкой на форму или на содержание словесного знака. Сам Соловьев в этом отношении колеблется, его колебание определяется семантическим наполнением термина:

«Итак, идея есть форма» (там же: 285)

– синкретично представленное понимание формы как содержательной формы. Однако

«истина заключается не в форме мышления (понятия), а в его содержании. Но истинным содержанием мысли не могут быть ощущения, которые сами суть только отношения» (Е.Н. Трубецкой 1913: I, 230)

– в этом толковании речь идет не о содержательной форме, а о формальном содержании мысли.

Говоря о философии Соловьева, Вячеслав Иванов заметил:

«Еще ему суждено оставаться непонятым; значение его мы еще не можем измерить»;

«певец божественной Софии, он был художником внутренних форм христианского сознания»,

«проникнут природною силою вселенского Логоса» (Иванов 1994: 337 – 338, 343).

Высказывания известного символиста покрывают всю сумму исполненного Соловьевым, включая сюда потаенный смысл русского концепта.

Бердяев отметил эту сторону философствования Соловьева:

«Вл. Соловьев несколько раз говорит о мистическом реализме русских, и он прав, ибо и его сочинения представляют своеобразное сочетание мистических и рационалистических элементов, какое мы встречаем, например, у Сковороды и даже у самого Белинского, противника всякой мистики, но живо интересовавшегося религиозными вопросами. Народник Юзов видел в преобладании чувства над рассудком характерную черту русской души. Это в сущности очень близко к утверждению, что мистика преобладает в русском мышлении. Отметим, что Лавров считал мистицизм характерной русской чертой» (Радлов 1991: 99).

8. Сергей Николаевич Трубецкой

(1862 – 1905)

С.Н. Трубецкой в своем исследовании Логоса объясняет многие непоследовательности Вл. Соловьева. Логос как универсальное разумное начало, выражение связи общего и частного, воплощенное в слове, есть знание, тогда как обратное движение от слова к Логосу есть по-знание. Соотношение слово-идея взаимообратимо, и если на векторе идеи размещен не Всеобщий Разум, а субъект, Логосу идеи соответствует мысль, а мысль познает только сродное ей. Чтобы познание было истинным, необходимы некоторые содержательные формы словесного знака, соответствующие в своей структуре мыслимому. Идея же – мыслимое