был страшно разгневан, а Жильяр сидел, удобно устроившись на стуле, и смеялся. Гиббс, смотревший на это со стороны, размышлял над неловкостью ситуации: «Мне казалось, что смеяться здесь совершенно не над чем, и я сохранял серьезность. Я испытывал неловкость, не зная, что мне делать».

В июле 1916 года Гиббс начал вести тетрадь для заметок, на страницах которой делился своими впечатлениями о красотах Царскосельского парка. Он утверждал, что ему хотелось бы, чтобы Царское Село находилось подальше от Санкт-Петербурга, но вместе с тем признавался: «Я часто туда езжу [в Санкт-Петербург]».

В частности, Гиббс совершил две поездки в Санкт-Петербург, чтобы встретиться с предсказателем Дядей Мишей, проживавшем на улице Конная. Дядя Миша, возможно, и обладал даром предвидения, однако он забывал о недавних событиях с поразительной быстротой. Когда англичанин снова пришел к Дяде Мише, было очевидно, что предсказатель совершенно его не помнит, несмотря на то, что со дня их первой встречи прошло не более трех недель.

Гиббс не придал этому значения. Он в точности передал слова провидца: «Вы можете быть ученым, священником, врачом, педагогом, художником, музыкантом или юристом. Никогда не занимайтесь коммерцией, здесь вас ждет неудача». Дядя Миша не сказал, насколько велика вероятность того, что в будущем Гиббс создаст семью. Записывая следующие слова прорицателя, Гиббс, вероятно, вспоминал о мисс Кейд: «Вы принадлежите к тому роду людей, которые, как правило, никогда не женятся. Но, если вы все же решитесь на этот шаг, пусть это будет интеллектуальный союз. Не стоит заключать союз ради обретения богатства или знатности…» И в заключение Дядя Миша предсказал, что Гиббс отправится в путешествие: «Это будет во второй половине июля или в самом начале августа». Описывая эту встречу, Гиббс добавил постскриптум: «N. B.: вначале он сказал мне, что это произойдет в июле».

И действительно, 4 августа Гиббсу позвонил Жильяр, чтобы посвятить его в детали предстоящей поездки. Гиббс должен был сопровождать Цесаревича в Могилев, где находился штаб Верховного главнокомандующего. Император очень тревожился из-за того, что Цесаревич находился вместе с ним в Ставке. То обстоятельство, что Алексей продолжал занятия, лишь увеличивало его беспокойство.

Гиббс остановился в гостинице «Франция» и каждое утро поднимался на холм, где стоял дом губернатора, в котором жили Император и Цесаревич. «Учителей было очень мало — всего два или три человека, — писал Гиббс. — Но уроки проходили занимательно, в очень дружественной атмосфере и, как говорит Цесаревич, значительно приятнее, чем в Царском Селе».

Император настаивал на том, чтобы Алексей и Гиббс находились в его кабинете, когда он работал. «Однажды он услыхал, как Цесаревич говорит мне, что хочет снять с электрического канделябра плафон из граненого стекла, — вспоминал Гиббс. — Император прикрикнул на сына: „Алексей, это не наше!“. Когда Цесаревич ложился в постель, Николай Александрович приходил и молился вместе с сыном. „Пока мы ждали Его Величество, мы разговаривали или что-нибудь читали, а иногда играли с кошкой“».

Год спустя у Гиббса появилась любопытная задумка: он решил вести дневник от лица Алексея. Следует отметить, что намерения у Гиббса были отнюдь не благородные: им владело нездоровое желание стать частью Алексея или даже быть Алексеем[373]. На самом деле это также могло означать, что Гиббс всего лишь избрал себе новый образ, как он делал много лет назад, когда, иронизируя, играл в письмах роль Карла Ивановича. Теперь же он подписывался инициалами Ч. С. Г. (Чарльз Сидней Гиббс).

Записи из дневника, который Гиббс вел от имени Алексея:

«Суббота, 8 октября 1916: Уроки, как обычно. Поездка на моторе к поезду в 11 часов, а затем после ланча поездка на моторе в лес по Оршанскому шоссе, где играли в „Разбойников“. По возвращению Царская Семья пошла к Великому Князю Павлу на чай. После обеда был один урок, а затем поехал к поезду. Лег рано.

Четверг, 13 октября 1916: Вернулся домой, чувствуя себя не очень хорошо, по настоянию доктора лег в постель в 6.30 вечера. Из-за расстройства желудка чувствовал себя очень плохо. Ч. С. Г. читал, но мне было трудно сосредоточиться…»

К декабрю состояние Алексея ухудшилось настолько, что было принято решение о его возвращении в Царское Село. Гиббс все еще не знал, что Цесаревич болен гемофилией. Вероятно, ему сказали об этом позже, когда он последовал за Царской Семьей в ссылку. До того Гиббс, по-видимому, не задумывался о причине нездоровья Цесаревича. Кроме того, в то время он, вероятно, никогда не видел Алексея по-настоящему больным. Но что более удивительно, Гиббс, будучи очень опытным и наблюдательным человеком, не придавал большого значения тому, что Алексей пропускал уроки.

В феврале четверо из пяти царских детей заболели корью. Императрица предоставила Гиббсу апартаменты в Александровском дворце, чтобы его можно было вызвать в любой момент. Александра Федоровна заметила, что, если за ним пошлют поздно вечером, Сиг (так называли Гиббса в Царской Семье) сможет прийти в халате.

К концу февраля ситуация в Санкт-Петербурге вышла из-под контроля. Все больше людей высказывались против участия России в войне. Массовое недовольство тем, что вся власть сосредоточена в руках Царя, накапливалось десятилетиями и наконец прорвалось наружу. Простой народ, живущий в трудных условиях, был готов объединиться, избрав лозунгом выражение, возникшее на основе высказываний Карла Маркса «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей»[374].

Слухи о грядущем дефиците хлеба посеяли на городских улицах панику. В первые сутки забастовку объявили рабочие ткацких фабрик, вскоре их примеру последовали десятки тысяч других рабочих, после чего толпа хлынула на улицы. Полиция, следуя приказам Думы, не предпринимала никаких действий. Отряды солдат, призванные подавить беспорядки, попросту присоединялись к бастующим. Гиббс, поглощенный дворцовой жизнью, требовавшей строгого соблюдения правил этикета, не сразу смог оценить всю серьезность положения. Возможно, в этом и не было ничего странного: Император также не желал замечать очевидное. В январе посол Великобритании в России сэр Джордж Бьюкенен прямо предупредил Николая II: «Сэр, если бы я видел, что мой друг темной ночью идет по лесной тропинке прямо к пропасти, разве я не должен был бы предупредить его об опасности?» Эти слова взволновали Николая Александровича, но он не смог действовать достаточно решительно[375].

К 28 февраля город был фактически парализован. Министры в отчаянии телеграфировали Императору, который к тому времени уже вернулся на фронт. Телеграмма, отправленная членами Государственного Совета, гласила:

«…Правительство, никогда не пользовавшееся доверием российского народа, полностью дискредитировано и не в состоянии справиться с этой чрезвычайной ситуацией… Дальнейшие колебания и промедление грозят стране непредвиденными последствиями».

2 марта 1917 года Николай II подписал отречение от престола. Изначально