«Все получилось, все получилось, все получилось», – думала она, стараясь не шевелиться и сдерживая рвущееся из груди дыхание, когда кто-то переносил ее на диван и расстегивал ворот платья, когда чувствовала прохладу водяных брызг, рассеявшихся по лицу, торопливые шаги, встревоженные голоса вокруг и чьи-то теплые пальцы, обхватившие кисть руки.

– Уверяю вас, женщина пока жива, а они оба уже не дышат.

«Получилось…»

Позволила себе открыть глаза, только когда почувствовала пронизывающий запах нашатырного спирта. Закашлялась.

– Живая! – увидела прямо перед собой молодого веснушчатого парня в белом халате. – Живая! Слава Богу, хоть она живая! Гражданочка, вы живая! – радостно сообщил он Ирине.

Повернула голову, отворачиваясь от ватки с нашатырем.

– Она рыбу-то не доела. Те все съели, а она… – пояснял милиционеру мальчишка в синей рубахе.

– Че рыба, че рыба? Нормальная рыба, свежая. Че рыба? – испуганно оправдывался круглолицый официант. – А фикус мы убрали подальше, чтобы резонанса у них не было.

– Разберемся, граждане, во всем разберемся. Отравление пищевое, это понятно. Кто виноват – следствие покажет. Всех, кроме непосредственных свидетелей, попрошу разойтись. Гражданочку живую в больницу везите!

Рядом с диваном положили носилки.

– Мне кажется, я сама могу идти, – Ирина села, опираясь на руку фельдшера.

– Гражданочка, гражданочка, не препятствуйте! – нахмурился милиционер, – не создавайте непорядок, – попытался пресечь нарушение. – Разве не знаете? Больной должен в больнице умирать! – сказал строго.

– А где мои товарищи? – Ирина все же встала на ноги и растерянно огляделась. – Где они? Я хочу их видеть!

– Не торопитесь, гражданочка, не торопитесь! – В глазах милиционера появилось сочувствие. – Увидитесь еще, когда сами, того… – Сделал неопределенный жест рукой. – Унесли их уже. В морг повезут.

Ирина вскрикнула и уткнулась в плечо фельдшера.

– Ничего, ничего, – смущенно гладил тот ее по голове. – Ничего, девушка. Всякое в жизни бывает. Слезами горю не поможешь. А вы, считай, в рубашке родились. Считай, на том свете одной ногой были. Сейчас в больницу поедем, кишки промоем и… – Обнял ее за плечи и, бережно придерживая, повел к выходу.

– Нет, прошу вас, я не поеду в больницу! Я живу в двух шагах отсюда. В гостинице «Савой». Окей?

– Так вы иностранка, что ли? – Фельдшер приостановился. – Я и смотрю, вроде как не совсем по-нашему говорите.

– Да-да, я американская гражданка. Я не поеду в вашу больницу! Я вызову своего доктора, из посольства.

– Да поймите вы, девушка, не могу я вас отпустить без врачебной помощи. Не положено это, – вывел на улицу к карете скорой помощи.

– Гражданочка, говорил же вам, не препятствуйте! – снова вмешался в разговор милиционер. – Кстати, документики какие у вас при себе имеются? – глянул настороженно.

Ирина достала паспорт из сумочки.

– Я есть доктор, – вдруг услышала Ирина знакомый голос за спиной и обернулась.

«Мсье Поль? Говорит по-русски?» – подумала удивленно, разглядывая так вовремя появившегося старичка.

– Мадам Зинаида Блюмендорф есть американская гражданка. Я буду сопровождать мадам в американское посольство и сам отвезу.

– Действительно, вроде Блю-мен-дорф, – милиционер неохотно вернул документ.

– Ну ладно, – нехотя согласился фельдшер. – Значит, от врачебной помощи отказываетесь? – Ирина кивнула. – Так и запишем, что от помощи отказалась. Распишитесь, – протянул какую-то бумажку.

Милиционер неодобрительно покачал головой, наблюдая, как старичок усаживает Ирину в автомобиль, который, выпустив клубы сизого дыма, сразу тронулся с места.

– В Америку, что ли, просилась? – К фельдшеру, заполнявшему бумаги на крыле автомобиля скорой помощи, подошел круглолицый официант.

– В Америку, – кивнул тот.

– И че, если бы у нее машины не было, повезли бы? – Круглолицый глянул уважительно.

– Повезли бы, – усмехнулся фельдшер, продолжая писать. – Куда ж деваться? Прям на нашей машине и повезли бы.

– С трупами? – поинтересовался официант, заглядывая через плечо.

– Нет, товарищ, – фельдшер оторвался от записей и глянул насмешливо. – Трупы, пожалуй, оставили бы. Зачем американцам наши трупы? На все наши трупы у них места не хватит…

6

Николя сидел в кресле и ласково поглядывал на Ирину, которая, закутавшись в зеленый шелковый халат, полулежала на диване, облокотившись на подушки, и маленькими глоточками отпивала ароматный восточный кофе из крошечной чашки. Полотенце, обмотанное вокруг мокрой после ванны головы, напоминало тюрбан, и оттого она сама была похожа на юного принца, сошедшего ненадолго с изящной персидской миниатюры только для того, чтобы, развалившись на мягком ложе, принести сладковато-дымчатую восточную негу в парижскую квартиру.

Всего пару часов назад, встретив утренний берлинский поезд, он привез жену с вокзала. Ее поспешное возвращение из Москвы порадовало, потому что означало конец волнениям. Впервые расставшись с Ирэн так надолго, Николя понял, что эта женщина, покорившая его терпким сочетанием страсти и нежности, благоразумия и сумасбродства, силы и слабости и тем обаянием, которое нельзя объяснить, а можно только ощутить, как непреодолимое притяжение тайны, стала неотъемлемой частью его существования, изменив прежде размеренную и предсказуемую жизнь. Ирэн немного осунулась, но не это вызывало беспокойство Николя – настораживал ее напряженный и отрешенный взгляд, как будто направленный внутрь самой себя. Ее движения были замедленны, но это не выглядело как ленивая неторопливость человека, которому некуда спешить, а скорее как вибрирующая сосредоточенность и нацеленность кошки, подбирающейся к добыче. Ирэн неохотно и односложно отвечала на вопросы о поездке в Москву, как будто сомневалась, стоят ли слова того, чтобы их произносить.

– А что нового в русской литературе? – поинтересовался Николя, зная, что уж от этой темы жена не сможет отделаться ничего не значащими фразами. Ирина поставила чашку на поднос и усмехнулась:

Послушайте, господин чудак, 

Иже еси на небеси, 

Ведь этот сотворили вы бардак? 

Мерси! 

Эй, человек, это ты звучишь гордо? 

И – в морду! в морду! в морду!

– продекламировала по-русски. – Это стихи Мариенгофа, – ответила на немой вопрос мужа. – Большого друга покойного Есенина. Перевести?

Николя покачал головой. Ирина села на диване, обхватив плечи руками.

– Там, куда я ездила, дорогой, русской литературы, как, впрочем, и самой России, больше нет, – с горечью сказала она. – Есть литература советская, с легкой руки Горького получившая название «критический реализм». Впрочем, я уверена, что скоро этот реализм станет социалистическим. Теперь успех в литературе достигается только глупостью, пошлостью и наглостью. Новые русские литераторы угождают власти и толпе, которая захлебывается в восторге от вдруг пришедшего к ней единоязычия. А восторг толпы в свою очередь развращает литераторов. Замкнутый круг. Все это похоже на эпидемию холеры. Лечить некому, а немногие еще не зараженные, словно сойдя с ума, жаждут объятий счастливых заболевших. Те же, кто еще пытается спастись от заразы, попрятались и замкнулись