что ли? – выпустил наконец ладонь Ирины и грузно опустился на стул, сиденье которого буквально за мгновение до того было отполировано расторопной рукой официанта. – Ты нас, Зинаида, не ругай, что припозднились чуток, – с добродушной улыбкой откинулся на спинку стула. – Дела делали, – глянул многозначительно. – Мы ведь кто? Мы люди государственной важности. Мы в профсоюзах на стыке стоим между партией нашей и беспартийными трудящимися. Трудовые кадры куем и перековываем.

Ирина понимающе кивнула.

Мальцев, недоуменно оглядев не накрытый стол, повернул голову к стоящим неподалеку официантам и, выбрав в качестве жертвы круглолицего, пристукнул по крышке ладонью и недовольно пробасил:

– Слышь, ты, мордастый!

Открыватель секретов Эйфелевой башни немедленно прижал руки по швам и застыл, как опытный солдат на плацу, поедая начальника преданным взглядом.

– Чего пнем стоишь, инициативу не проявляешь? – грозно пророкотал Мальцев. – Не видишь, голодные мы, с работы?

– Товарищ Мальцев! Петр Петрович! – вмешалась Ирина. – Да я уже для начала заказала все на свой вкус, даже водку. Окей? – улыбнулась смущенно.

– Ну а я что ему говорю? – помягчевший Мальцев доброжелательно глянул на Ирину. – Долго еще ждать-то будем? – снова рыкнул на круглолицего. – Бегом на камбуз! Все на стол неси! Слышь, селедочку с лучком тоже не забудь! – пророкотал вслед официантам, трусцой устремившимся в сторону кухни.

Через пару минут стол был накрыт.

– Ну, как говорится, Зинаида, за знакомство! – произнес первый тост бывший матрос и опрокинул в рот стопку. Крякнул, занюхал черным хлебом и закусил селедочкой. – А теперь, – без задержки снова наполнил стопки, – за прекрасный пол! – Заметив, легкую растерянность на лице Ирины, хмыкнул и добавил слово «женский».

Пока Мальцев и Тушкевич опустошали графинчик с водкой и поедали закуску, говорила Ирина. Только сейчас, оказавшись с ними за одним столом, она поняла, для чего было нужно высиживать на собрании, слушая однообразные речи. Непринужденно рассказывала им о проблемах борьбы американского трудового народа, в том числе и чернокожего, за освобождение во всемирном масштабе и насущной необходимости правдивого освещения в газетах жизни трудящихся в первом государстве победившего пролетариата. Она говорила и говорила, удивляясь, как легко, при помощи услышанных на собрании слов, штампуются округлые бесконечные фразы, похожие на таинственные заклинания, которые, проникая внутрь, окутывают мозг дурманящей пеленой, убаюкивают и завораживают, подобно покачивающейся дудочке заклинателя змей.

Через четверть часа Мальцев удовлетворенно откинулся, достал папиросу, постучал ее концом по пачке, шумно продул и с удовольствием задымил, снисходительно поглядывая на Тушкевича, который старательно препарировал последний кусочек селедки, извлекая из него тоненькие косточки и аккуратно укладывая на край тарелки.

– Вот ты, Зинаида, говоришь, герои мы, – заговорил Мальцев. – А ведь нас, таких героев, вся страна! – Затянулся папиросой, но вдруг поперхнулся, закашлялся, а потом, прикрыв рот ладонью с татуировкой, звучно чихнул.

Круглолицый официант, испуганно глянув на важного гостя, что-то шепнул напарнику, после чего горшок с фикусом их совместными усилиями был проворно удален из зала.

– Петр Петрович, если не возражаете, я буду кое-что записывать для памяти, – она достала блокнот и ручку.

– Возражений не имею, – согласился Мальцев, запыхтев папиросой и надув щеки от важности.

– Вы с товарищами своими боевыми когда и где познакомились? – спросила Ирина и приготовилась записывать.

Мальцев задумчиво посмотрел на Тушкевича.

– Слышь, Санек, ты чуток помоложе будешь, память у тебя посвежее, мы когда в первый раз познакомились?

Тушкевич, торопливо проглотив кусочек наконец-то очищенной селедки, задумчиво поднял глаза к потолку и зашевелил губами, видно, желая ответить поскорее, но побаиваясь ошибиться.

– Чего, Петр Петрович, кажись, осенью семнадцатого, да? – неуверенно глянул на Мальцева.

– Молоде-ец, Санек, помнишь! – похвалил его тот. – С него самого, семнадцатого. Мы, Зинаида, – глянул хитро, – при помощи городовых познакомились.

Ирина удивленно вскинула глаза.

Тушкевич радостно закивал и торопливо начал рассказ:

– Мы тогда с товарищем Серегиным…

– Ну, это тот, который в Париже, – прервав Тушкевича, пояснил Мальцев.

– …по поручению солдатского комитета помогали сознательному населению по адресочкам ходить и бывших городовых по квартиркам отыскивать, – помотал головой и хихикнул. – Инициатива такая пролетарская была. А они, бывшие прислужники царизма и буржуазного Временного правительства, понятно, попрятались все, и вот мы их из их собственных норок-то, в которые они забились, и достава-али, – бросил взгляд на Мальцева, который смотрел одобрительно. – Да-а, было дело… Мы их и из шкафчиков, и из-под диванчиков, как крыс… Женки их да дети за ноги нас хватали, не трожь, мол, папку! А мы, понятно, говорим, для кого папка, а для кого прислужник царского режима. Одного такого поймали вечерком и в комитет повели, а как раз на этой самой улице, Петр Петрович, – указал на Мальцева, – вместе с другими революционными матросами, которые сразу на сторону революции перешли, у костра грелся. Говорит нам, куда ведете-то, все одно, одна ему, гаду, мера высшей революционной защиты – расстрел то есть, так чего зря время терять да патроны тратить? – С восхищением посмотрел на бывшего матроса.

Ирина опустила глаза, открыла портсигар и достала папироску.

– Да ладно тебе, Санек, – Мальцев нахмурился, неодобрительно глянув на рассказчика, который сразу стушевался и заерзал на стуле.

– В общем, большой у них костер был… – все же пробормотал невнятно и закруглил воспоминания.

За столом воцарилось молчание. Мальцев покашлял, затушил папиросу и повернулся, высматривая официантов, которые стояли неподалеку, неотрывно наблюдая за гостем.

– Эй, браток, – снова выбрал круглолицего, – ты чего опять столбом стоишь? Подь сюда. Водки еще с камбуза неси. И огурчики. И селедочку с лучком и картошечкой повтори! Эх, селедочка, – оживился он, – с лучком да с маслицем! Ничего нет лучше, да под водочку! – Расправил плечи и откинулся на спинку стула.

Ирина заставила себя улыбнуться.

– Да-а, – глубокомысленно протянул Мальцев, доставая новую папиросу, – всякое в нашей жизни бывало. Вот, к примеру, если сказать, Эфелева башня, – указал на фотографию за спиной Ирины. – Ну, вот все говорят: Эфелева башня, Эфелева башня… А вот у нас с Саньком случай был. Помнишь? – Вдруг залившись смехом и помотав головой, обратился к приунывшему было Тушкевичу: – Значится, ехали мы, Зинаида, в Гражданскую, на поезде в южном направлении. Поручение важное имели по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом в Одессе. В поезде народу тьма. Не продохнуть. И тут одной старушке, видно из бывших, приспичило по большой нужде. Живот, не к столу будь сказано, прихватило. Пропустите, говорит, до туалету! Умора! Какое там до туалету, когда в проходах люди друг на дружке сидят! – Посмотрел на Ирину взглядом, обещающем невероятное веселье.

Тушкевич оживился и, ожидая продолжения рассказа, чуть не подпрыгивал на стуле от нетерпения.

– Ну, мы ей, так сказать, говорим, – продолжил Мальцев, – мол, люди мы ваше положение понимающие,