Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо, что вы пришли! – чиркнула спичкой и закурила. – Ну сколько можно играть эту заунывную музыку? – указала головой в сторону сцены. – Право, будто хоронят кого-то! – воскликнула почти возмущенно. – А ведь никто не умер пока, – сказала с ласковой улыбкой. – Пойдите и скажите, пусть сыграют что-нибудь другое! – приказала капризным голосом.
– О, даже не беспокойтесь, Зиночка! Это мы мигом организуем! – с готовностью воскликнул Тушкевич и направился к сцене.
Ирина, не сводя глаз с его сутуловатой спины, потянулась к тарелке Мальцева, будто бы положить спички на место, и быстрым движением открыла перстень.
Мальцеву досталось больше, чем Тушкевичу.
«Так он и сам больше», – усмехнулась она.
Романс прервался, будто певица неожиданно для себя самой глотнула воды. Тушкевич, размахивая руками, что-то объяснял музыкантам.
«Все! – откинулась на спинку стула. – Теперь надо, чтобы они съели рыбу, и подождать полчаса», – посмотрела на часы.
Она не испытывала страха или сожаления. Наверное, эти чувства придут потом. Просто она должна была это сделать. Потому что иначе никак нельзя. Показалось даже, что ненависть ушла, уступив место ожиданию. Кто будет первым?
– «Очи черные» для вас, Зиночка, заказал, – сообщил вернувшийся Тушкевич и опустился на стул.
Со сцены донеслась знакомая мелодия.
Тушкевич наклонил голову к тарелке, внимательно рассматривая блюдо, и втянул воздух, принюхиваясь, как собака, к аппетитной косточке.
– Кажись, осетринка?
– Осетринка, – безмятежно улыбнулась Ирина.
– Я рыбку люблю-ю, – протянул он. – А вот кстати, – вдруг указал на руку Ирины, – перстенечек-то какой у вас примечательный! – посмотрел, показалось, подозрительно. – Весь вечер рассматриваю. Будто книжечка какая, – его бегающие глазки вдруг остановились, вглядываясь в Ирину.
– Подарок… от доброго друга… – Она заставила себя улыбнуться.
– Открывается книжечка? – поинтересовался он.
– А как же книгу читать, если не открывать? – попробовала отшутиться Ирина.
– Это верно, – Тушкевич взял вилку. – А я вот любил в юности книжонки всякие почитать, – вдохновенно сообщил он. – Книжка ведь это что? – задал риторический вопрос. – Книга, как известно, источник знаний и жизненных сюжетов! – наживил кусочек осетрины на вилку. – Иной раз, бывало, так увлечешься, читая, что представляешь, будто ты герой какой! – положил рыбу в рот.
– Свистать всех наверх! – пророкотал вернувшийся к столу Мальцев. – Ну! – строго, как муж, глянул на Ирину. – И как вы тут без меня? – подозрительно посмотрел на вдруг засуетившегося приятеля. – Не скучали? – спросил ревниво.
– Вот, музыку заказали, – будто оправдываясь, пролепетал Тушкевич.
– Покушайте, Петр Петрович, а то остынет, – Ирина заботливо придвинула тарелку ближе к Мальцеву.
– Остынет – подогреют! – пробасил тот, бросив взгляд на метрдотеля, который с готовностью закивал, приложив руки к груди. – Чегой-то? Рыба, что ли? – поморщился. – Честно сказать, я рыбу не очень уважаю, ну, кроме селедки под водочку, конечно. На флоте вот так наелся! – провел ребром ладони по горлу.
– Так за чем дело? – Ирина взяла графин и, ласково глядя на матроса, налила ему полный бокал. – Окей?
– Ну, коли под водочку, да из твоих, Зинаида, рук, то окей. Как говорится, что верно, то правильно, – с удовольствием выпил, крякнул и принялся за еду.
Ели молча. Рыба оказалась вкусной, но Ирина съела совсем чуть-чуть, делая вид, что увлечена романсами, звучавшими со сцены.
– А что рыбку не доели? – встревоженно поинтересовался официант у Ирины, когда подошел убирать посуду. – Не понравилась?
– Очень вкусно. Просто я не ем так много. Спасибо.
– Может, бисквитик к чаю желаете? – почти с искренним интересом спросил круглолицый официант.
Мальцев отрицательно помотал головой.
– Сладкое не ем, у меня от него живот крутит. Я лучше покурю и вот их послушаю, – развернулся в сторону сцены, где певица выводила романс, время от времени поглядывая на него и Тушкевича с немым вопросом, то ли поет?
На глазах как-то вдруг сразу запьяневшего Тушкевича выступили слезы.
Мальцев слушал внимательно, опершись локтем на спинку стула. Дослушав до конца, повернулся к Ирине.
– Любите музыку? – поинтересовалась она.
– Хорошо поет! Надо бы расстрелять, – весело загоготал он.
– Так любите или нет? – снова спросила Ирина, которой показалось, что она ослышалась.
– Может, и люблю, – Мальцев хмыкнул. – Да времени нет, на любовь-то. У нас Куклин большой любитель, да? – повернулся к пьяно улыбающемуся Тушкевичу.
Ирина смотрела непонимающе, переводя взгляд с одного на другого.
– Это у нас товарищ есть такой, Куклин, – слегка заплетающимся языком пояснил Тушкевич. – Он как-то, еще давно, у Шаляпина в гостях был. Да, Петр Петрович? Можно рассказать?
– Валяй, Санек! – Мальцев облокотился на стол и, подперев голову руками, опустил отяжелевшие веки.
Тушкевич оживился.
– Пил, значит, Куклин водочку с Шаляпиным. С ними финский коммунист Рахия и еще пара наших была. Не просто водочку, а эстонскую – из картошечки ее гонят. Выпили чуток да и начали о театре, актерах, то да се. Куклин и скажи сгоряча: «Таких, мол, как Шаляпин, надо резать!» Спрашивают его, почему? Отвечает: «Талант нарушает равенство!» Несправедливо это, говорит, когда один может, а другой нет.
Мальцев приоткрыл глаза.
– Кстати, Санек, он прав. Этот лозунг надобно по всем театрам развесить. Очень даже пролетарский лозунг.
– И начал потом Куклин вопить спьяну-то, – продолжил Тушкевич, – что вы, актеры, для пролетариату сделали? А? Какой такой от вас прок для революции? А Шаляпин как заорет голосом царя Ивана Грозного: «Встать! А ну, подобрать живот, как ты смеешь со мной так разговаривать, сукин сын!»
– А то он слышал голос Ивана Грозного, – буркнул Мальцев, на лице которого обильно выступил пот и появились багровые пятна.
– Слышал не слышал, Петр Петрович, но только Куклин вскочил по стойке смирно да чуть от страха в штаны не наложил! – Тушкевич хихикнул, но вдруг растерянно замолчал. – Статью-то, как напишете, нам подарите? – спросил Ирину и вдруг, приложив руку к животу, начал бледнеть.
«Ну вот, кажется, и все», – подумала Ирина и подняла руку, подзывая официанта.
– Пожалуйста, товарищ, воды принесите. И соды немного. Мне что-то нехорошо, – глянула на Тушкевича, в глазах которого появился недоуменный испуг. – Окей. Статью непременно подарю. Только придется еще раз встретиться дня через два. Мне нужны будут ваши воспоминания о событиях Гражданской войны…
«Пора!» – решила и попыталась подняться, обеими руками ухватившись за руку подошедшего со стаканом воды официанта.
– Мне плохо! – вскрикнула она и начала медленно оседать на пол, краем глаза заметив, как захрипевший Мальцев, падая набок, потянул за собой скатерть. Бледный Тушкевич кинулся было ему на помощь, но вдруг, скрючившись и хватая ртом воздух, рухнул на колени и тоже завалился.
– Врача, – шепнула Ирина и закрыла глаза,
