Варя сжимала под мышкой градусник, куталась в плед,успокаивалась и согревалась под ласковую болтовню горничной. Приступвоспоминаний потихоньку отпускал. Если бы можно было вообще все забыть, неоглядываться назад.

Горничная поставила перед ней на журнальный столик поднос счаем. Все чашки в доме Мальцева были антикварными, очень дорогими, и в первоевремя Варя ужасно боялась разбить какое-нибудь фарфоровое чудо прошлого века,но потом привыкла, поняла, что чай и кофе из кузнецовского фарфора питьзначительно вкусней. Рядом с чашкой на подносе стояла кружевная фарфороваяконфетница из того же сервиза, в ней было любимое Варино лакомство, поджаренныенесоленые миндальные орешки.

– Ох, картины-то я забыла протереть, – спохватиласьгорничная, – вот интересно, откуда здесь, за городом, столько пыли? Воздухчистый, убираю каждый день, а все равно, смотрите, какой слой на стекле, тольковчера протирала, и пожалуйста. Вот каждый раз смотрю и удивляюсь, как этадевушка на вас похожа, будто с вас ее рисовали.

– Нет. Не с меня, – машинально произнесла Варя.

– Ну да, ну да… А то прямо копия – вы. Те же глаза, волосы.Случайно не интересовались, может, она вам родственница какая?

– Нет. Не родственница.

– Ага, ну ладно. Вроде все, чистенько. Средство это хорошее,просто отличное. Все-таки импортные с нашими не сравнить. Ох, а градусник-то!

Температура у Вари была нормальная, от крепкого сладкого чаяпрошла головная боль. Горничная удалилась на кухню, и сразу стало удивительнотихо. Варя соскользнула с дивана и подошла к портрету.

С большого полотна в простой деревянной раме на нее смотреладевушка лет семнадцати. Взгляд у нее был спокойный и печальный, огромная брошьв форме цветка довольно странно выглядела на простенькой белой блузке. Такиеукрашения носят только с шикарными вечерними туалетами. Да, она была оченьпохожа на Варю, эта барышня, запечатленная в год революции.

Камень, вправленный в брошь, жил как будто сам по себе. Онсиял и переливался, он впитывал в себя свет, и оттого общий фон картины казалсясумрачным, хотя на заднем плане было ясное небо, летние легкие облачка. И красавицабыла грустной, немного напряженной. Наверное, чувствовала, что художника кудабольше вдохновляет брошь, приколотая к ее блузке, под самым горлом, чем онасама, ее синие глаза, высокая гибкая шейка.

…Картина появилась в доме год назад. Сходство так бросалосьв глаза, что в первый момент Варя даже испугалась. А потом испуг сменилсярадостью. Она подумала: а вдруг именно из-за этого сходства куплен такойогромный, шикарный и, вероятно, очень дорогой портрет? Павел ВладимировичМальцев откопал его в крошечном краеведческом музее где-то под Москвой,конечно, сразу заметил, как похожа задумчивая синеглазая черноволосая девушкана Варю и решил сделать Дмитрию Владимировичу такой вот трогательный подарок.

Но уже через несколько минут она убедилась, что все не так.Картина была куплена по совсем иной причине. Павел Владимирович никакогосходства не заметил, он вообще на Варю внимания не обращал, при встречеговорил:

– Привет, красавица. Как поживаешь? И тут же забывал о еесуществовании. Самое обидное, что сходство не сразу заметил и ДмитрийВладимирович. Братья сидели в кабинете, Варя смотрела телевизор в соседнейкомнате. Она приглушила звук, чтобы слышать их разговор. Ей было интересно,заметят ли они наконец, как похожа на нее барышня со старого портрета. Однакоговорили они вовсе не об этом.

– Ну, конечно, будет тебе неизвестный Врубель гнить взапасниках краеведческого музея города Лысова! – раскатисто хохотал ПавелВладимирович. – И как тебе такое могло в голову прийти? Ты посмотри, какаяздесь дата стоит. 1917 год. А Врубель когда умер? В 1910-м. Но дело даже не вэтом. Ты приглядись внимательней, какая грубая, глупая кисть. Врубель! Скажешьтоже.

– Однако брошь с «Павлом» выписана совершенно точно, каждаядеталька играет.

– Это фотографическая точность, на которую способен любойвыпускник Художественной академии. Наверняка писал какой-нибудьмаляр-приживала, изобразил барышню по заказу родителей, или жениха, илилюбовника. Врубель тогда был страшно моден, вот и попросили сделать аля-Забела.Ну что ты на меня уставился, господин финансист? Хочешь сказать, ты не знаешь,кто такая Надежда Ивановна Забела?

– Понятия не имею.

– Оперная певица, жена великого художника. С нее он писалпочти всех своих загадочных красавиц.

– Так, может, кто-то написал ее уже после его смерти? Еслипредположить, что брошь оказалась у нее, то можно пойти по этому следу. Еслиона была оперной певицей, к тому же вдовой, то граф Порье вполне мог иметь сней роман и сделать такой подарок.

Павел Владимирович расхохотался так, что Варя подумала, онсейчас лопнет. Наконец, успокоившись, он произнес;

– Надежда Ивановна Забела умерла в 1913-м.

– Ну хорошо, а кто же эта барышня?

– Для начала надо выяснить, кто автор. Но вообще, Дима,думаю, мы с тобой в тупике. Если бы полотно принадлежало кисти хотьсколько-нибудь известного мастера, можно было бы узнать и про барышню. Сложно,но можно. Однако подписи здесь нет, просто закорючка какая-то, а дач и именийвокруг города Лысова было не меньше сотни, и девиц с синими глазами могло бытьстолько же. Да к тому же не факт, что портрет писан с барышни, случалось,писали и с крестьянских девок. Среди них тоже попадались красавицы.

– Граф не мог приколоть брошь с «Павлом» крестьянской девкенакофточку.

– А черт его знает, графа. Нет, Дима, это тупик. По всемкаталогам мира алмаз «Павел» числится пропавшим без вести. Брошь-орхидею, вкоторую он был вправлен, никто не видел и в руках не держал.

– Ну как же? А ювелир Ле Вийон? Во всех каталогах естьподробное описание, характеристики, эскизы, рисунки и фотографии, сделанные сготовой броши. Вот, смотри.

– Да видел я сто раз, Дима, наизусть знаю. Оттого, что мнеслучайно попал в руки портрет какой-то неизвестной барышни, который валялся взапаснике краеведческого музея, у нас с тобой не прибавилось ни единого шансанайти брошь.

Как тогда, год назад, слушая разговор в гостиной, так исейчас, разглядывая полотно, Варя почувствовала легкую обиду, не только засебя, но и за девушку на портрете.

– Вот так, подруга, всех интересует ювелирная побрякушка, ихудожника, который тебя рисовал, и моего Мальцева, а мы с тобой, хоть икрасавицы, никому на фиг не нужны.

Она уселась на диван, допила свой остывший чай, приняласьбыстро, как белка, грызть жареный миндаль и сосредоточилась наконец на историираннего средневековья.