И ведь было на что посмотреть. Я вся бледная, с распухшими от слез глазами и покрасневшим носом, и Свер, обессиленно опустивший голову мне на плечо и находившийся в беспамятстве. Ах да, еще его спина. Вся красная от вновь пошедшей крови.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Будь у медведя сердце хоть чуточку слабее, валялся бы он с сердечным приступом рядом с нами. Но Берн был мужиком крепким, и именно поэтому я, вместе с бесчувственным Свером совсем скоро сидели в доме вожака.

Вернее, Свер лежал в своей кровати, Йола обрабатывала его раны, а я металась по комнате, забыв про усталость.

Что может быть хуже взволнованной нечисти? Только взволнованная, напуганная, психованная попаданка.

Достать Йолу мне удалось за пятнадцать минут.

На пятидесятом моем блеянии:

— Ну с ним же все будет в порядке, правда? — мне накапали какого-то местного успокоительного и велели заткнуться.

И я заткнулась. Села за стол, опустила тяжелую голову на скрещенные руки и несколько минут просто смотрела на то, как Йола хлопочет над вожаком.

О том, что где-то совсем рядом идет битва, я уже благополучно забыла. В голове было тесно, и для лишних переживаний просто места не хватало.

Последней связной мыслью было удивленное осознание, что «успокоительное у Йолы интересное», а потом я вырубилась.

И в себя пришла лишь раз, почувствовав, как меня куда-то тащат. С трудом разлепив левый глаз, я возмущенно завозилась.

Тащил Свер, все еще бледный и выглядевший совсем нездорово. В смысле, больным и обессиленным он был.

— Ты зачем в таком состоянии тяжести таскаешь? — вяло негодовала я, силясь разлепить и правый глаз.

— ‎А зачем ты уснула за столом? — проворчал он, строго велев: — Не дергайся.

Я подчинилась, но не потому, что он потребовал, просто почувствовала, как вываливаюсь из рук, не вернувших еще былую силу, и затихла, не желая шлепнуться на пол.

Кровать Свера была мне уже неплохо знакома, и устроилась я на ней со всеми удобствами.

— Свитер, — сказал Свер и я осталась без свитера, в одной мягкой рубахе. Сразу стало намного удобнее, теплее и суше.

— ‎Будешь теперь моей любимой мягкой игрушкой, — решила я, когда он лег рядом, — тееепленькой.

Свер вздохнул, и в комнате наступила тишина, но ненадолго. С закрытыми глазами, наощупь пытаясь определить где заканчивается повязка, которой основательно обмотали нашего неубиваемого вожака, я ощутила страшную необходимость сделать ему комплимент.

И сделала. Лучший, из тех, что могла только придумать.

— Я должна тебе сказать, — аромат лекарственных мазей напрочь перебил волчий запах, но я его все равно помнила и искренне призналась, — ты лучше собаки.

— Рад слышать, — сдержанно сказал он, хотя я по голосу поняла, что он врет, но милостиво решила простить ему его черствость.

Лениво очень было.

После того, что с нами сегодня случилось, мне полагался дооолгий отдых.

Обойдешься, — решил Рашис, обломав мне дооолгий отдых.

Нагрянул он через три дня после нашего героического подрыва прохода и не менее героической защиты стены оборотнями.

Свер успел немного прийти в себя, залечить некоторые раны (не самые глубокие) и постепенно избавлялся от жуткого трупного оттенка кожи. И это было хорошо, потому что в тот день, когда я, едва живая от нервного перенапряжения, проснулась у него под боком и увидела синюю рожу с отчетливо проступившими венами по всему телу, то чуть не заорала. И заорала бы, не перехвати у меня дыхание от увиденного.

Тогда я была слишком измотанная, и сил шуметь просто не было. Поэтому, сдавленно пискнув, я зажала себе рот ладонями и долго сидела над спящим, с ужасом и нездоровым интересом его разглядывая. И вот тогда, просто радуясь, что мы выжили, я как-то даже не вспомнила о том, что осталась еще одна нерешенная проблема.

Звали эту проблему Рашис, она была полна сил, мрачна и очень решительна.

И когда оборотень заявился в деревню, нагло требуя отвести его к вожаку, я только сварливо заметила:

— Явился.

Свер, продуманно усевшийся на верхнюю ступень крыльца своего дома, молча поднял тяжелый взгляд на оборотня, стоявшего в его дворе, всего в шаге от большой лужи. Снег в последние дни таял как бешеный, весна, будто почуяв нашу радость, усилила напор и теперь готовилась цвести и пахнуть. А нам предлагалось пока радоваться грязи и лужам, все еще изредка обрастающим по утрам ломким льдом.

— Говори, — велел Свер с пугающим равнодушием.

— ‎Я пришел, — Рашис стоял прямо, смотрел решительно, и голос его разносился по двору, долетая даже до тех, кто пришел посмотреть, что происходит, но оказался недостаточно смелым или наглым, чтобы вылезти вперед и топтался поодаль, на дороге.

А народу за заборчиком набралось много. Всем хотелось знать, что сделает князь с тем, кто попытался украсть его Огневицу.

После того, как Свер со мной в проход пошел, я перестала быть простой Пограничной Огневицей, меня то ли повысили, то ли присвоили, но теперь я стала Князевой Огневицей. И всех очень возмущал тот факт, что пришлый волк пытался украсть чужую собственность, даже если тогда еще я была Пограничной нечистью. И уж совсем не важно, что я не вещь, и считаю себя свободной.

Сказали князева, значит князева.

— Стою перед тобой и бросаю тебе вызов. Пусть Волчица сама все решит. Кто достойнее, тому князем и быть.

По толпе прошелся недовольный ропот. Был у оборотней такой странный закон. Любой мог бросить вызов вожаку. В случае победы он занимал место вожака, но если проигрывал, то изгонялся (хотя чаще убивался).

Закон никто не потрудился отменить, хотя не прибегали к нему уже давно, многие и забыть успели, что так можно. И вот, приходит волк, так и не сумевший толком стать частью стаи, и требует боя.

— Хорошо, — спокойный голос Свера оборвал недовольное гудение. Все были шокированы его ответом и просто не верили своим ушам.

Я тоже.

— Ты не можешь, — зашипела я, вцепившись в отворот его сапога. Сидела бы чуть выше, в ухо бы вцепилась, но меня посадили на три ступеньки ниже Свера, и Ашша лично обещала что-нибудь мне оторвать, если я со своего места куда-нибудь дернусь.