Оборотни молчали, Берн, не шевелясь, стоял на своем месте, и даже Алис не вмешивался. Не имел права. Никто не имел права вмешиваться.

Рашис бросил вызов и проиграл, его жизнь принадлежит вожаку, и только он один имел право решать – жить побежденному или умереть.

Никто не учел почему-то, что тут еще я есть, и мне было жалко Рашиса. Дурак пацан, но не убивать же его за это.

— Свер, — сделав шаг вперед, я чуть не отшатнулась назад. Скосив на меня желтый, звериный глаз, белый волк продолжал сжимать шею своего противника, — отпусти его, а?

Ответом мне было глухое рычание.

— Тебе раны обработать надо…

Он меня слышал, видел, что я к нему иду, но не обращал внимания. Рашис едва дышал.

— Нет, ну, в конце концов, я же тут Огневица, которую он пытался похитить. Я тоже имею право решать его судьбу!

Растерянная тишина забивала уши, но я упрямо шла вперед. По грязи, по снегу, смешанному с кровью, не обращая никакого внимания на оборотней.

И совершенно случайно успела отдернуть руку, когда присев и протянув ладонь, собиралась хотя бы попытаться оттащить Света от полутрупа.

Зубы клацнули, хватая пустоту, а в следующую секунду Свер получил по носу.

Честно, не хотела, просто рефлекс.

Свер прифигел, растерянно проскулил, тряхнув головой.

— Прости, пожалуйста, — охнула я, прекрасно понимая, что за такое мне сейчас могут и голову откусить. Одно радовало, шею Рашиса он отпустил, пусть даже и только для того, чтобы попытаться мне руку откусить.

Он будто бы чихнул, хотя, вполне возможно, фыркнул, и поднялся.

Ну, попытался. Встав на лапы, волк пошатнулся, его повело, широко расставив лапы, он тяжело дышал.

— Давай помогу…

Я честно старалась поддержать Свера, тащила его за шкуру, но, кажется, только мешалась.

Алис, который занялся вместе с Берном судьбой черного волка, громко велел:

— Давайте-ка его перенесем в дом.

Кто-то возмутился, загудели голоса, но Алис легко и нагло перебил их непреклонным:

— Вот когда вожак отдохнет и решит, что его нужно убить, то убьет, а пока он должен жить.

Уже в доме, стряхнув с себя мои руки, Свер с трудом забрался по лестнице наверх и надолго скрылся в своей комнате. Я не решалась сунуться за ним, потому сидела под дверью, изводя себя страшными предположениями.

— Ну чего топчешься?

Пока я медитировала на дверь, не заметила даже, как ко мне подошла Йола.

— Свер… там… — промямлила я, царапнув ногтем теплое дерево.

— ‎Выгнал? — уверенно взявшись за ручку двери, она проницательность смотрела на меня.

Я энергично замотала головой.

— Хорошо, тогда поможешь мне, пошли.

И вот вопрос: зачем я за ней пошла? Ну зачем? Знала же, что опыта в лечении диких животных у меня нет… да и домашних, если подумать, тоже. Я свою добрую и очень послушную собаку не могла заставить таблетки съесть, а тут целый волчара с тяжелым характером. Вернее, раненый волчара с примерзким характером, что вдвойне страшнее.

В итоге Свер меня все же цапнул. Как утверждала Йола, я была виновата сама:

— Я велела голову держать, — ругалась она, обрабатывая уже мою руку, пока волк смирно лежал на полу. Показалось или нет, но смотрел он, кажется, виновато.

Перевязав мое предплечье, Йола ушла, настоятельно посоветовав свалить и мне.

— Ему нужно превратиться, и это лучше делать в спокойной обстановке.

— ‎Это вы имеете в виду, что я его раздражаю?!

Ничего на это отвечать знахарка не стала, ушла разбираться с Рашисом. Его на полном серьезе собирались лечить, чтобы он дотянул до того момента, как вожак окрепнет и решит, что с ним делать.

Йола ушла, Свер продолжал валяться на полу, набираясь сил, я сидела за столом, рассеянно ощупывая повязку. Уходить не хотелось.

— А знаешь, о чем я думаю? — голос сорвался в хрип, но я мужественно откашлялась и продолжила, хотя волк меньше всего сейчас интересовали мои мысли: — Вот смотри, меня уже два раза оборотень укусил, и тут возникает вопрос: а не обрасту ли я шерстью в следующее полнолуние?

Свер поднял голову, удивленно глядя на меня. Я продолжала размышлять вслух:

— Не пойми меня неправильно, мне очень нравится твой пушистый вид, даже несмотря на зубы, но сама я еще не готова в шубке по лесу бегать. А утром после полнолуния как вообще? Это же мне тогда голой придется возвращаться в деревню. Жуть же. Я, как девушка скромная…

Волк тяжело поднялся на лапы, и я мгновенно заткнулась. Подумала еще, что, наверное, Йола была права — я действительно его раздражаю, а потом он неловко перекатился через голову, и я зажмурилась. Даже глаза рукой закрыла, чтобы наверняка.

— Ты озверел?!

— Оборотнем можно только родиться, — прохрипели с пола, — через слюну это не передается, кто тебе такую глупость сказал?

— Зззззарубежная фантастика, — сдержанно ответила я Сверу. Голому, что б его, Сверу, — может, ты оденешься?

— Сил нет… подняться, — растерянно ответили мне после недолгого пыхтения. Попытка встать обломалась, но мне его совсем не было жалко. Он же голый сидел, а я правда девушка скромная, я морально не готова была разглядывать голого вожака… когда он это видит.

— Сейчас, — поднявшись, я на ощупь добралась до кровати, отбив об нее коленки, стащила покрывало и бросила куда-то назад. Предположительно в сторону Свера.

— Можешь поворачиваться, — после недолгой паузы разрешил он таким голосом, что желания поворачиваться и смотреть в его наглое лицо совсем не хотелось. Я была уверена, что он сейчас насмешливо скалится.

И ошиблась. У него и правда не было сил, вожак ослаб настолько, что смог одарить меня лишь одной кривой и слабой улыбкой. Прикрывшись покрывалом, он сидел на полу и держался за голову.

— Отдохнуть тебе надо. Давай помогу до кровати доползти? — великодушно предложила я, но вновь наткнулась на гребаное волчье упрямство.

— Нет… я хочу отмыться.

— Ты до ванной не доберешься.

— Доберусь, — не согласился он, прямо посмотрев на меня, — если ты мне поможешь.

Я не хотела, я была против… я очень надеялась, что нас никто не увидит. Не знаю, как мы смотрелись со стороны, но я чувствовала себя очень глупо, таща по коридору едва живого вожака, замотанного в одно покрывало.

Зато он был мне очень благодарен. Прямо так и сказал:

— Спасибо.

А потом закрыл дверь у меня перед носом, оставив волноваться в неизвестности.

— Свер, а если тебе плохо станет? Я же не узнаю…