почти нигде не упоминалась другая, не менее сложная проблема, связанная с координацией: каким образом побудить людей работать сообща так, чтобы обеспечить рентабельный результат{1230}. Без социального научения, языка и обучения осуществлять многоплановую координацию действий множества разных особей очень трудно{1231}. Совместную добычу корма, охоту, защиту от врагов можно наблюдать и у других животных (примером может служить охота у львов или круговая оборона, которую занимают против волков овцебыки), но в таких сообществах особям нечасто отводятся четко различающиеся и при этом тесно связанные роли. Для этого требуются некие средства, позволяющие координировать действия группы, а таких средств у животных обычно не существует. Человек же благодаря языку, обучению и невольному конструированию учебной среды для других получает возможность решить проблему координации; он может отвести каждому из участников процесса конкретную роль и должным образом подготовить к ее исполнению{1232}. И экспериментальные исследования действительно подтверждают значимость языка как инструмента, позволяющего решать координационные задачи{1233}.

Жизненно важным фактором, обусловившим координацию действий в группе, могло выступить и «обучение на практике»{1234}. В ранних земледельческих обществах суровая необходимость произвести достаточно пищи, чтобы прокормить растущее как на дрожжах население, требовала разделения труда и специализации. Чтобы общество функционировало как подобает, нужно было распространять актуальные знания и опыт среди людей, не связанных родством, однако эти навыки зачастую оказывались слишком сложными, чтобы их можно было усвоить за счет простого подражания. Они требовали от потенциального наставника сотрудничества – готовности инструктировать ученика. Немалую часть сложного человеческого знания, связанного, например, с изготовлением орудий или предметов обихода, либо многообразные сведения, подразумеваемые тем или иным родом деятельности, можно без потерь передать только в ходе долгого обучения на практике. А для этого требуется долговременное взаимодействие наставника и ученика{1235}. Так крупномасштабное сотрудничество сделало еще один шаг вперед, поскольку в каждом деле появились мастера-эксперты. В отличие от своих предшественников, которым обучение родни приносило лишь косвенную выгоду, мастера стали обучать чужих им людей и получать непосредственную выгоду в виде ресурсов (пищи, одежды, защиты). Появились профессиональные учителя разных категорий; преимущественно всему богатству знаний и навыков, необходимых для исполнения будущей роли, детей учили жрецы, однако в ранних земледельческих обществах были отдельные наставники, которые обучали боевым приемам, агротехническим хитростям и даже танцам{1236}.

Есть и другие основания полагать, что присущая нам способность к культурному научению, наставничеству и языку существенно увеличила размах сотрудничества у нашего вида{1237}. Вполне вероятно, что обучение изначально развивалось в контексте сотрудничества с близкими родственниками, однако возникновение языка дало возможность распространить учительство и на другие уже сложившиеся процессы сотрудничества, такие как взаимовыгодный обмен, непрямая взаимность и групповой отбор{1238}.

Какую-то часть сотрудничества, как между чужими друг другу особями, так и между группами особей, можно рассматривать в качестве взаимовыгодного обмена. И у шимпанзе, и у орангутанов, и у макак и капуцинов наблюдаются различия в поведенческом репертуаре на уровне популяции, однако, если не принимать во внимание миграцию и расселение, свидетельств обмена ценными ресурсами между их сообществами у нас нет. У тех же наших предков-гоминин, которые обладали зачатками языка, различия в материальной культуре между популяциями создавали возможность для обмена добычей и изготавливаемыми ресурсами. Взаимовыгодные отношения, при которых два существа приносят друг другу ту или иную пользу, в животном мире распространены широко. Так, птица волоклюй катается на спине носорогов, зебр, быков и коров и заодно выклевывает из их шкуры клещей и других паразитов{1239}. В выигрыше оказываются обе стороны, поскольку птица получает готовую кормушку, а копытные – личного дезинсектора. Однако появление взаимовыгодного обмена такого рода в ходе эволюции объяснить сравнительно нетрудно: насекомые, которыми с таким удовольствием лакомится птица, копытным не нужны, они не против от паразитов избавиться. Не менее распространены случаи, когда животные оказывают друг другу одинаковые услуги, например, когда лошади или павианы выкусывают друг у друга блох. И в этом поведении тоже нет никакой эволюционной загадки, поскольку услуги равноценны, а значит, обмен можно считать справедливым. А вот эволюцию того обмена, который мы обычно наблюдаем у человека (скажем, орудий на еду), объяснить несколько труднее. Здесь предметы обмена ценны для каждой из сторон, но, поскольку предметы эти разные, приходится договариваться об «обменном курсе». У других животных такая форма взаимовыгодной сделки встречается редко или вовсе отсутствует{1240}. Единственный известный мне документированный пример – сношение «за оплату» дичью у некоторых шимпанзе, которые охотятся на красных колобусов{1241}, но достоверность этого утверждения оспаривается{1242}. Таким образом, мы вправе считать, что обмен желаемыми благами разной ценности у животных чрезвычайно редок{1243}. Вероятная исключительность подобного обмена и наличие его только у человека вовсе не удивительны, поскольку, судя по всему, такой акт требует способности договариваться о курсе, а это крайне затруднительно, когда нет хотя бы протоязыка (или, возможно, гибкой системы общих жестов). Эволюция языка открывала дорогу обмену, а тот влек за собой необходимость приходить к согласию и отбор в пользу дальнейшего развития и усложнения коммуникации. Там, где среда варьирует от места к месту, специфичное для популяции культурное разнообразие у разговаривающих гоминин создавало особенно благоприятную почву для взаимовыгодного обмена.

Торговый обмен предполагает разделение труда, позволяющее использовать как предмет сделки ценные товары или услуги, доступные для одних особей или обществ и недоступные для других, – в силу этой разницы в доступности ресурсов договор о совершении такого акта оказывается выгодным{1244}. Появление крупных стратифицированных обществ и связанного с ним развития разного рода занятий должно было немедленно повлечь расширение пространства для обмена. Собственно, и разделение труда как таковое почти наверняка не возникло бы без торговых сделок. Чем сильнее разделение труда внутри общины и между разными общинами, тем больше возникает возможностей для обмена. В конце концов сообщество преодолевает барьер, за которым оказывается удобнее ввести некий общий эквивалент для облегчения этого обмена, и возникает такой институт, как деньги. Еще в 9000 г. до н. э. средством платежа или мерой стоимости при натуральном обмене служили и зерно, и скот{1245}. Израильский шекель, например, предположительно, ведет свое происхождение от мерки ячменя, соответствующей примерно 180 зернам. Трудно представить, что подобные соглашения удавалось бы заключать без использования языка. Таким образом, нормы, институты и законы устанавливали и закрепляли крупномасштабные отношения сотрудничества между чужими друг другу людьми{1246}, а язык гарантировал, что эти правила и соглашения будут изложены в подробностях и известны всем{1247}.

Подозреваю, что именно обучение с использованием языка изменило весь расклад для нашего вида, в колоссальной мере увеличив масштабы сотрудничества и усовершенствовав его механизмы{1248}. Притом что склонность живых существ помогать тем, кто в ответ поможет им, уже установлена{1249}, пока не ясно, насколько распространена в природе так называемая непрямая взаимность, под которой имеют в виду склонность помогать тем, кто помогает другим{1250}. Теоретические модели показывают, что непрямая взаимность вполне может вести к сотрудничеству, и объясняют, почему может быть выгодно поддерживать репутацию сотрудничающего{1251}. Но, как утверждает Мартин Новак, эволюционный биолог из Гарварда, положивший начало исследованиям этого механизма, «язык тесно связан с сотрудничеством. Для эффективного функционирования механизму непрямой взаимности требуются слухи и сплетни – причем с конкретикой, от имен до поступков, времени и места»{1252}. Кроме того, усваиваемые путем вербального обучения социальные нормы позволяют человеку институционализировать наказание для не желающих сотрудничать, например, введя полицейский контроль или санкционированные обществом карательные меры. Как показывают теоретические и экспериментальные исследования, институционализированное наказание более эффективно для поддержания сотрудничества, чем карательные меры на уровне индивидов{1253}. Такое сотрудничество тем не менее допускает вероятность мошенничества в совместных предприятиях. У человека есть, по крайней мере, возможность мошенничать тонко, прибрав к рукам коммуникационную сеть и позаботившись о том, чтобы передаваемые сообщения максимизировали выгоду именно для него или для его группы. Эта форма жульничества могла, в свою очередь, запустить отбор в пользу более компетентных и умелых «переговорщиков». Когда язык только зарождался, по мере