поют или выкрикивают речевки, смогут продвигаться дальше, быстрее и легче и заодно укреплять эмоциональные связи друг с другом.

Излагая в шестой главе гипотезу культурного драйва Аллана Уилсона, я предположил, что отбор в пользу более точных и эффективных форм социального научения мог, в свою очередь, запустить отбор в пользу более развитых способностей к имитации, а также других составляющих когнитивной деятельности. Эти способности к имитации могли, например, поддерживаться профильными структурами или нейронными сетями мозга, позволяющими нам решать проблему соответствия (трудность подражания, связанную с тем, что мы подчас воспринимаем собственное выполнение того или иного действия совсем не так, как выполнение того же действия другим человеком) или, по крайней мере, наделяющими нас нейронной пластичностью, благодаря которой людям удается справляться с задачей имитации при наличии релевантного опыта. Полагаю, что наши мощные способности к подражанию сами являют собой эволюционное приспособление к культурной жизни.

Единого мнения на этот счет пока нет. Сесилия Хейз, например, считает, что способность человека к имитации опирается на древнюю способность к ассоциативному научению, а также что и степень нашей опоры на имитацию, и мастерство владения ею – лишь социальные конструкты{1303}. Я согласен, что в том мире, который человек сконструировал, он на каждом шагу смотрит в зеркала и участвует в синхронизированных занятиях, поэтому его мир как никакой другой полон возможностей практиковаться в имитации, – этот тезис мы с этологом из Кембриджа Патриком Бейтсоном выдвинули несколько лет назад{1304}. Экспериментальные данные свидетельствуют, что склонность к имитации можно усилить с помощью положительного подкрепления. Так, когда маленький ребенок имитирует действия родителей, те обычно откликаются улыбкой и возгласами одобрения{1305}. Однако не думаю, что другие животные, если предоставить им возможность получить аналогичный предшествующий опыт, добьются такого же мастерства имитации, как человек, – собственно, это в той или иной степени подтверждают все безуспешные попытки научить обезьян говорить. Как подробно рассматривалось в предыдущей главе, с тех пор как эволюционные ветви человека и шимпанзе разделились, человеческий мозг успел подвергнуться активному естественному отбору, в том числе, согласно имеющимся данным, существенно повысившему наши способности к научению. Почти все научение у человека направляется социумом и включено в социальный контекст, и, скорее всего, так обстояло дело по крайней мере последние два с лишним миллиона лет, начиная с наших предков-гоминин. Поэтому было бы правильнее считать повышенную способность человека к несоциальному научению побочным эффектом отбора в пользу искусного подражания, а не наоборот{1306}.

Эволюционным биологам оказалось неожиданно трудно доказывать, что тот или иной отличительный признак представляет собой адаптацию{1307}, а показать, что определенные когнитивные свойства человека – тоже механизмы адаптации, способствующие социальному научению, и вовсе задача не из простых. Лично я считаю вопрос, что именно считать адаптациями человека к социальному научению, одним из самых значительных и непроясненных в нашей области науки. Однако подходящих кандидатур на право называться адаптациями вполне достаточно, чтобы у меня крепла уверенность: рано или поздно мы докажем, что человек обладает когнитивными адаптациями к культурному научению.

Одна из таких кандидатур – обобщенная способность человека к учительству, включающая мотивацию к тому, чтобы учить и учиться, а также способность понимать уровень знаний ученика. Если я не ошибаюсь насчет того, что изначальной функцией языка было содействие обучению, то еще одна адаптация к социальному научению – это язык. Добавлю к этому пару признаков, которые могли развиться для содействия социальной передаче, – склонность взрослых разговаривать с детьми на «их» языке и склонность детей к этой речи прислушиваться. Сюда же относятся другие разновидности педагогического ориентирования{1308}. Еще один убедительный пример – необычайная социальная мотивация к имитационному подражанию, силу и повсеместность которой не станет отрицать ни один родитель, и социальные связи, которые благодаря этой мотивации устанавливаются{1309}. Не менее убедительна и склонность маленьких детей прослеживать направление чужого взгляда, равно как и мотивация делиться впечатлениями с другими за счет совместного внимания{1310}. Возможно, даже белки глаз как-то менялись у нас в ходе эволюции, чтобы нам было проще следить за направлением чужого взгляда при близком коммуникативном взаимодействии{1311}. Незаурядная склонность человека подстраиваться под поведение большинства тоже, несомненно, входит в число кандидатур на звание адаптаций к социальному научению{1312}. В отличие от теории ассоциативного научения модели культурной эволюции позволяют объяснить, почему человек с большей вероятностью будет подражать действию, которое выполнено тремя людьми по одному разу, чем выполненному одним человеком трижды{1313}. Сюда же определенно относятся наши способности понимать чужое душевное состояние и вставать на точку зрения другого человека, а также распознавать намерения разных людей{1314}.

И, наконец, я приводил уже и нейронные, и генетические данные, свидетельствующие, что человек обладает особой пластичностью, позволяющей ему формировать кросс-модальные нейронные связи между информацией от органов чувств и моторными реакциями, тем самым облегчая имитацию и эмуляцию{1315}. Как и следовало ожидать, учитывая способствующее передаче знаний между поколениями удлинение периодов ювенильной зависимости в ходе эволюции, характерный для раннего этапа развития мозга период пластичности синапсов у человека тоже увеличился{1316}. Даже самые примитивные и древние наши способности к научению, такие как умение улавливать связи между событиями, понимать последствия собственных действий и гибко подстраивать свое поведение к обстоятельствам, были существенно усовершенствованы{1317}, скорее всего, за счет отбора в пользу усиления социального научения. Вполне вероятно, что это расширение возможностей общего научения и повышение пластичности сыграло важнейшую роль в когнитивном развитии человека. Хотя я предполагаю, что со временем у нашего вида откроют еще множество психологических адаптаций к социальному научению, добраться до истоков этой когнитивной деятельности будет, на мой взгляд, нелегко. Адаптации к социальному научению, скорее всего, представляют собой сложные продукты развития, которые строятся на полученных в результате эволюции мотивационных, перцептивных или когнитивных предрасположенностях за счет самых общих процессов научения, которые чутко реагируют на конструируемую средствами культуры, символически кодируемую среду{1318}.

Таким образом, все указывает на то, что крупномасштабное сотрудничество, которое наблюдается только в человеческом обществе, возникает благодаря нашим беспрецедентным по мощности способностям к социальному научению, имитации и учительству в сочетании с воздействием на наш разум коэволюционной обратной связи, этими же способностями порождаемой. Культура направила человеческие популяции по недоступному другим – не культурным – видам эволюционному пути, либо создавая условия для развития уже существовавших механизмов сотрудничества, таких как непрямая взаимность и обоюдовыгодный обмен, либо образуя новые механизмы, не наблюдаемые у других видов, такие как культурный групповой отбор. В этом процессе, судя по всему, благодаря генно-культурной коэволюции складывалась определенная психология. Она включала в себя повышенные способности и мотивацию к тому, чтобы учиться, учить, общаться с помощью языка, имитировать и эмулировать, а также предрасположенность к послушанию и социальной терпимости, к совместным целям, намерениям и вниманию. Эта психология полностью отличается от того, что мы наблюдаем у других животных, и от той, которая могла бы развиться в ходе одной лишь генной эволюции{1319}.

Население мира демонстрирует бесконечное разнообразие обличий, моды, языков, обычаев, пищевых пристрастий и способов обеспечить себе средства к существованию, и при этом, несмотря на генетические различия между человеческими популяциями, генетическая вариативность у нашего вида очень незначительна по сравнению с отмеченной у других высших обезьян. Человеческие сообщества разделяются не генами, а плодами нескольких тысячелетий культурной эволюции. Однако было бы ошибкой полагать, что наша биология не имеет совершенно никакого отношения к пониманию современного разнообразия и эволюционных адаптаций Homo sapiens. Мы выстроили свой мир с помощью культуры, но произошло это исключительно благодаря тому, что под нее «заточен» наш разум.

Глава 12

Искусство

Каждому из нас на протяжении жизни доводилось приобщаться к новым технологиям. В зависимости от возраста мы помним появление айподов в 2001 г., интернета в 1990-х, мобильных телефонов в 1970-х или цветного телевидения в 1960-х гг. Каждая из этих влиятельных инноваций воспринималась как невиданный прорыв и последнее слово техники, пока на смену ей не приходили следующие, более совершенные аналоги. При всех частных различиях культурная эволюция подчиняется той же логике, что и биологическая{1320}. Новые идеи, поведенческие модели, продукты разрабатываются в ходе разного рода творческих процессов, отличаются по внешнему виду, привлекательности и полезности