– Неважно, – тихо проговорил Рэйт. – Это уже неважно. Мои чувства к тебе не изменить. Я почти ничего не знаю о любви, но одно мне известно точно – от нее так просто не избавишься.

Персефона стиснула покрывала. Она хотела что-то сказать, но Рэйт еще не закончил. Она должна выслушать его; по крайней мере, та Персефона, которую он знал, заслуживает того, чтобы дослушать до конца. Он чувствовал себя так, будто не отказ получил, а только что узнал, что женщина, которую он любил, умерла, скончалась некоторое время назад. Его не пригласили на похороны, тем не менее он решил произнести эпитафию.

– Я полюбил тебя с первого взгляда. Может, с того мгновения, как впервые увидел в лесу, а может, когда ты заговорила со мной, как с человеком, несмотря на то что я дьюриец. Знаю, ты не можешь полюбить меня – то ли из-за того, что по-прежнему любишь Рэглана, то ли из-за того, что хочешь выйти за Нифрона. Но это не имеет значения, потому что… – Его голос дрогнул. – Потому что даже сейчас… даже сейчас…

Его голос сломался, как в свое время отцовский меч, только теперь нет рядом верного Малькольма и спастись не удастся. Рэйт развернулся и направился к выходу. Он так долго мечтал хоть одним глазком взглянуть на Персефону, а теперь единственное, чего ему хотелось, – оказаться подальше отсюда.

– Рэйт! – позвала Персефона, но он не остановился.

Он молча прошел мимо ожидающих в коридоре. И почему, когда не надо, от зевак нет отбоя?

– Что с тобой? Что случилось? – окликнула его Брин.

Рэйт медленно побрел прочь, вытирая слезы.

Некоторым людям ни за что не победить, как бы они ни старались. Если уж боги тебя возненавидели, не будет тебе счастья, а надеяться – только продлевать свои муки.

Мовиндьюле, Мовиндьюле!

Принц открыл глаза. Кругом было темно. Над головой колыхалась от ветра какая-то ткань. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить: он лежит в палатке на краю выжженного поля. На Мовиндьюле нахлынуло отчаяние. Ему приснилась Макарета. Он заметил ее в толпе на улицах Эстрамнадона, попытался догнать – и проснулся, один, в кромешной тьме. Ему ничего не оставалось как прислушиваться к порывам ветра и снова думать о ней.

Никто не знал, что стало с Макаретой, или Мовиндьюле просто не рассказывали. Может быть, ее заперли в той же камере, в которой сидел Видар, а может, отдали Видару, чтобы тот мог поквитаться с ней за свое заточение. Мовиндьюле ненавидел Макарету за то, что она натворила, тем не менее готов был убить старшего советника, если бы тот попытался причинить ей вред. Наверное, я влюблен в Макарету, и именно из-за этого все лгут мне о ее судьбе.

От сильного дуновения ветра полог шатра загудел. Надеюсь, столбы вкопаны глубоко и он не обвалится.

Мовиндьюле скорчился под ворохом одеял, накрытых сверху медвежьей шкурой. Кончик носа онемел от холода. От неумолкающего воя ветра было только хуже – звук навевал мысли о лютом морозе.

Мовиндьюле, ответь.

Принц скривился. Слушать болтовню Джерида в пути довольно забавно, но когда кэл врывается в его мозг посреди ночи, это уже переходит всякие границы. Мовиндьюле знал, что Джерид не может читать мысли, однако ему все равно было не по себе.

Он решил не отвечать и даже сделал вид, будто храпит, но Джерид заговорил снова:

Я знаю, ты меня слышишь. Я знаю, ты не спишь. Я долго слушал твое дыхание, так что могу определить, бодрствуешь ты или нет.

– Я спал, – сказал Мовиндьюле.

Завтра выспишься. Нужно заняться делом.

Мовиндьюле зевнул, протер глаза и издал глухой долгий стон – так, ему казалось, будет легче.

– Каким еще делом? – спросил он, надеясь, что речь идет не об уроках.

Он до смерти устал от уроков. В академии его заставляли часами выполнять всякие нудные задания, от которых ему хотелось выброситься с балкона Тэлвары.

Убить Арион.

Мовиндьюле приподнял голову с подушки.

– Но как? Пауки вчера пытались ее найти и не смогли. Она где-то прячется.

От Авемпарты ей не скрыться.

Мовиндьюле выбрался из-под одеял, спустил босые ноги с кровати, совсем забыв, что полом ему служит голая земля, и вздрогнул, почувствовав, как жесткая трава колет ступни и щекочет лодыжки.

Я думал, Касимер со своими Пауками сможет выследить ее, но она хитра и искусна. Следовало догадаться. Фенелия называла ее «Цензлиор». Ты знал об этом?

– Что я должен делать?

Мовиндьюле протер глаза, провел ладонью по бритой голове и поморщился, почувствовав под пальцами отрастающую щетину. Он терпеть не мог волосы и не понимал, как Феррол допустил наличие у миралиитов подобной мерзости. С волосами он чувствовал себя грязным, словно подцепил какую-то рхунскую заразу.

Ты должен понимать, это небезопасно.

– Мне плевать. Я хочу увидеть ее труп.

Отлично. Нужно, чтобы ты оказался в таком месте, откуда будет видна цитадель. Держись подальше от лагеря, от других фрэев и особенно от миралиитов. Найди удобный наблюдательный пункт с хорошим видом на Алон-Рист и дай мне знать.

– Прямо сейчас, среди ночи?

Уже почти утро. Да, именно сейчас. Я хотел сделать это несколько часов назад, но ты дрых, как пьянчуга. Мы будем искать Арион, а в тишине охотиться всегда легче. Так что поднимайся и…

– Ладно, ладно. Ты вообще в курсе, что у нас тут далеко не так приятно, как у тебя? Я живу в грязной палатке, здесь темно и холодно, а еще жуткий ветер, который, кажется, никогда не утихнет.

Ты слишком много ноешь. Никто не смеет сказать тебе об этом в лицо, потому что ты избалованный сынок фэйна. А следовало бы.

– Я действительно сын фэйна. А ты как смеешь разговаривать со мной в таком тоне?

– Потому что твой отец меня поддержит.

– Трейя! – позвал Мовиндьюле.

Через мгновение в палатке появилась заспанная служанка. Обычно принц вообще не замечал Трейю. Она была частью его жизни, как тапочки или золотая рыбка в аквариуме, – неизменная и неприметная. Однако Мовиндьюле не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел служанку только что вставшей с постели: она всегда поднималась намного раньше него. Впервые в жизни он увидел ее непричесанной. Обычно Трейя закалывала волосы в узел и прятала под косынкой, а сейчас они были распущены. Мовиндьюле с удивлением обнаружил, что у служанки светло-каштановые локоны, и это открытие не улучшило его мнение о ее внешности. Принц и так терпеть не мог волосы, а у Трейи были густые спутанные кудри, извивающиеся самым немыслимым образом, что показалось ему особенно отвратительным.