за что я арестован?

— Об этом потом. А вот вы скажите: как случилось, что вы променяли родителей, сестру, брата на большевиков?

— Я ни к каким партиям не принадлежу! — возразил Олег. — Там избивали учителя. Эту картину произвола наблюдали тысячи людей. Иностранцы щелкали своими аппаратами. Они смеялись над нами…

— Произвола? — перебил Мултых. — Тернов, ты слышишь, как он художественно выражается?!

— Да, произвола, — повторил Олег. — Это неслыханное безумие… сжигать книги, портреты великих людей! И вы за это справедливое возмущение относите меня к коммунистам. Я только художник.

— Ваше возмущение было прямой защитой коммунизма, — резко бросил ему Мултых.

— Я не виноват, что мое возмущение справедливо.

— Так вы голосуете за коммунистическую справедливость? Так, что ли?

— Я там, где идея жизни, а не смерти! — твердо произнес Олег.

— За такие речи и вас надо было бросить в костер! — буркнул граф, сердито махнув своей маленькой белой рукой.

Мултых вскочил.

— Браво! — вдруг весело воскликнул он. — Люблю откровенность и обожаю смелость! Ха-ха!

Граф поднял свои худощавые плечи и, улыбаясь порозовевшим лицом, очевидно не столько от горячего разговора, сколько от недавно выпитого вина, воскликнул:

— Смел! Ох, как смелы вы, Олег Васильевич!

Мултых, выходя из-за стола, заговорил:

— По-вашему, наша белая идея — идея смерти… Допустим… А вот идея диктатуры пролетариата? — Мултых вдруг весь затрясся. — Выдумать же… а? Ну, скажите: какая жизнь и состоятельность в этой мужицкой идее? Что она собирается продиктовать России? Черт знает что! Диктатура пролетариата!..

Олег молчал.

— Ну, так что ж, говорите. Я люблю слушать о политике! — проговорил Мултых внезапно упавшим голосом.

Он действительно хотел слушать о политике и желал, чтобы ему попался собеседник, который мог бы многое сказать. Его иногда посещала болезнь отчаяния, чем болели многие белые офицеры.

Граф закурил папиросу и, разыскивая на столе пепельницу, спросил:

— А все же, Олег Васильевич, кто, по-вашему, победит?

— Народ!

— Молчать! — вдруг дико заорал Мултых. Лицо его сделалось страшным. — За такие взгляды… я головы рублю! Я — Мултых! А ты — желторотый дурак!.. Молчать! — Мултых выскочил из кабинета.

Граф прошелся по комнате, сдерживая гнев.

— Вы, кажется, действительно болван, а не одаренный художник! Вы способны только опозорить своего ученого отца! Брата, патриота России! Менять таких родных на мужичью диктатуру… Вы цепляетесь за революцию, как злая собака за хвост лошади… Поймите это! Мы тоже знаем, что такое революция. — Он сердито бросил недокуренную папиросу и возбуждённо продолжал: — Будем откровенны. У большевиков есть своя наука, программа, своя большевистская идеология. Наконец, у них есть даже прошлое. Они боролись с царизмом. Были в подполье. У них кое-что есть… Ну, а у вас, у вас что есть? Вы, потомственный интеллигент, с чем вы к ним лезете? Ваш брат — офицер, он знает, что ему надо… Но вы?.. Вы круглый дурак!

— Не оскорбляйте меня! — сказал Олег.

— Дурак… еще раз говорю вам.

— Ну, а вы… невежда!

Тернов подскочил к Олегу, ударил наотмашь браунингом в лицо.

— Это все, что осталось у вас от вашей культуры… и графского звания! — гневно закричал Олег.

В кабинет вскочил разъяренный Мултых с тремя казаками.

— Взять!

Вперед вышел огромный, уже в летах казак в черной кубанке. Он вскинул руку и, моргая маленькими, заплывшими жиром глазками, пробасил:

— Слушаю, господин ротмистр!

— Двадцать пять крепких плетей для внушения господину художнику! — приказал Мултых. — Будешь бить сам!

— Слушаюсь, — козырнул казак и шагнул к побледневшему юноше,

— Будьте добры, прибавьте еще двадцать пять и моих, — сказал граф.

— Слушаюсь! Это мы могём. Для пользительности ума всыплем с аккуратностью…

Губы Олега посинели и задрожали.

— Ну, милок, для удобства штанцы надо спустить, они здесь ни при чем, — дружеским тоном посоветовал казак. — Мы тебе напишем сейчас такую картинку, что будет за мое почтение, — говорил он, подталкивая Олега.

— Палачи! — усмехнулся Олег и хотел что-то прибавить, но горло перехватило.

Казаки поволокли его…

Олег лежал на полу лицом вниз и стонал. Вначале он чувствовал, как теплые струйки крови стекали по телу, но скоро перестал ощущать боль и очнулся, услышан хриплый голос Мултыха:

— Ну, теперь, вы вполне красный, господин художник!

— Да, я красный… простонал Олег. — Я с детства боялся крови… Теперь не боюсь. Я — красный… Теперь я понимаю их… и вас… Я расскажу… я расскажу народу все… все…

Мултых гневно и вопросительно взглянул на графа.

Олег старался подняться на ноги.

Мултых сунул правую руку в карман.

— Граф, отпустим этого правдоискателя?

— Да! — резко бросил граф.

Угол рта у Мултыха задергался, глаза расширились. Он медленно вынул из кармана револьвер, шагнул к Олегу и нажал курок.

4

Генерал Гагарин на следующее утро вызвал к себе Мултыха, чтобы узнать о ходе дела Крылова и сообщить ему, что сестра художника хочет взять брата на поруки и интересуется, какая для этого потребуется сумма денег. Месаксуди одолевал Гагарина. На этот раз Месаксуди пожелал сам присутствовать при беседе генерала с Мултыхом.

— Ну как идут дела? Как с господином Крыловым, разобрались? — спросил генерал у Мултыха, переглядываясь с Месаксуди.

Мултых, прикусив нижнюю губу, подозрительно взглянул па Месаксуди, затем медленно перевел воспаленные глаза с припухшими веками на Гагарина.

— Ваше превосходительство, меня все это бесит, в конце концов! — голова Мултыха нервно вздернулась. — Я начальник карательной экспедиции! Меня послал сюда Деникин, и я не обязан давать отчеты по всякому пустяку…

— Жорж, дорогой мой, что с тобой? — перебил его Гагарин, подняв свои маленькие плечи. Его короткие ножки дрожали так, что можно было слышать приглушенный звон серебряных шпор. — Ты что так взволнован?

— Да, черт возьми! — огрызнулся Мултых и бесцеремонно завалился на диван. — Вы, ваше превосходительство, вероятно, не подумали о том, что я до сих пор ношу погоны ротмистра, а уж пора мне быть полковником…

— Жорж, успокойся! — Гагарин подошел к Мултыху и, опускаясь к нему на диван, сказал просящим голосом: — Вот посидим и поговорим. Немножечко наведем порядок, и я доложу о тебе ставке, попрошу Антона Ивановича. Напрасно ты так думаешь, что я забываю о тебе. Я интересуюсь Крыловым — надо же считаться с интеллигенцией…

— Ваш Крылов — большевик. Он признался в этом на допросе, — со злорадством заявил Мултых.

Месаксуди и Гагарин переглянулись.

— Этого не может быть… — растерянно произнес Месаксуди.

— Сознался! — грубо перебил его Мултых. — Я перевожу его в крепость. Он, негодяй, даст мне нити, по которым я доберусь…

Генерал засеменил по кабинету, стуча каблуками.

Месаксуди опустил голову, задумался. Румянец выступил на его смуглых скулах. Он не верил Мултыху.

Месаксуди знал этого офицера лучше Гагарина. Знал, что ротмистр