— Что значит — не может? — У Рашковского начал дергатьсялевый глаз. Так бывало всегда, когда он особенно злился.

— Говорит, что ситуация немного изменилась и он взатруднении.

— Бежит с корабля, — прошептал Рашковский, — узнал опокушении и решил вовремя сбежать. Небось узнал и о моем отъезде.

— Может быть, — согласился Кудлин, — но «пиковая масть» ждетрешения Галустяна. Остальные тоже не перевели полностью положенных сумм.

— Почему ты мне об этом не говорил? — спросил, задыхаясь отволнения, Рашковский. — Почему только сегодня, только сейчас… — Он чуть неперешел на крик, но сумел себя сдержать. — Тебя больше интересуют моисекретари, чем наша работа, — зло прошипел он.

— Меня интересует в первую очередь твоя безопасность, —обиделся Кудлин, — может, ты и меня станешь подозревать?

— Может быть, — сказал Рашковский. Он думал о чем-то своем.Кудлин напряженно ждал. — Галустян узнал, что я уезжаю, и решил не платить, —негромко сказал Рашковский. — Сдается, он решил, что у меня не хватит сил с нимсправиться. Что я буду занят только проблемами своей дочери.

— Он не заплатил, — подтвердил Кудлин, ожидавший решенияРашковского, — хотя мы с ним конкретно договорились.

— Человек, который нарушает свое слово, перестаетпользоваться уважением в нашей среде, — пробормотал Рашковский, — так мне всегдаговорил отец. Значит, Галустян считает, что я битая карта. Понятно…

Кудлин видел, каких усилий стоит Рашковскому сдерживать свойгнев. И тем не менее тот держался. Затем вдруг поднял голову и громкорассмеялся. От неожиданности Леонид Дмитриевич вздрогнул.

— Был один такой замечательный грузин, — пояснил Рашковский,взглянув на своего заместителя ненавидящими глазами, — его до сих пор помнят ибоятся не только в Грузии, но и во всем мире. Так вот он говорил: «Есть человек— есть проблема. Нет человека — нет проблемы».

— Это не он говорил, — поправил Рашковского начитанныйКудлин. — Сталин вообще такого не говорил. Это за него придумал Рыбаков в своемромане «Дети Арбата».

— Значит, хорошо придумал, — сказал Рашковский, взглянув наКудлина. — Ты меня понимаешь?

Леонид Дмитриевич все понял. Он надеялся, что Рашковскийпоручит ему решить эту проблему. Остаться в Москве и провести переговоры сГалустяном. Но Рашковский решил иначе…

— Сейчас не время, Валентин, — попытался отговорить друга отрискованного шага Кудлин. — Сейчас нельзя давать повода для начала войны.

— А кто сказал, что будет война? И вообще, при чем тут я? Наменя тоже совершили нападение. Нужно воспользоваться ситуацией. Может, и наГалустяна напали те же негодяи, которые напали на мои автомобили? Такого развебыть не может? Скажи — не может? — последнюю фразу Рашковский почти прокричал.

— Может, — согласился Кудлин, — очень может быть, что наГалустяна тоже нападут. И вполне вероятно, что он погибнет.

— Завтра, — сказал Рашковский, — до моего отъезда. Ты меняпонимаешь? Завтра, до моего отъезда.

— Нет, — возразил Кудлин, — не нужно устраиватьпоказательной казни. Это будет признаком слабости.

Он знал, какую фразу нужно сказать, чтобы убедитьРашковского. Тот взглянул на Кудлина, затем кивнул в знак согласия:

— Хорошо. Пусть будет после моего отъезда. Я думаю, что мыскоро узнаем о том, как потеряли близкого друга. Я правильно думаю?

— Ты всегда правильно думаешь, — улыбнулся Кудлин, — пойдемв дом. А то ты вон в одной рубашке, можешь простудиться. Где твой Акпер, почемуон тебя в таком виде выпускает?

— Вон он, у ворот стоит, — кивнул Рашковский с улыбкой. —Ему все время чудится, что меня могут застрелить. Он даже тебя немногоподозревает.

— Ну и правильно делает, — сказал Кудлин, вглядываясь втемноту. В отличие от Рашковского он не увидел там никакой тени.

Она почти не спала в эту ночь, собирая вещи. Перемены былистоль стремительными и быстрыми, что она все еще не верила до конца водержанную победу. Первую часть задачи она выполнила, сумела устроиться наработу. Лишь приехав домой поздно ночью, она призналась себе, что волноваласьтак, словно действительно проходила серьезное испытание для настоящей работы. Кее изумлению, в квартире она не нашла Циннера. Давал ей возможность спокойноотдохнуть. Но уже в семь часов утра ее разбудил требовательный звонок в дверь.Циннер стоял на пороге в спортивном костюме и домашних тапочках. Она открылаему дверь, успев накинуть на себя легкий халат, и, когда он вошел, недовольнопередернула плечами.

— Лучше бы вы зашли ко мне вчера вечером, — в сердцахсказала сонная Марина. — Я все равно почти не спала всю ночь. Только заснула, ивот вы явились.

— Можете принять душ, а я вас подожду, — великодушносогласился Циннер, проходя на кухню. Очевидно, он решил сделать себе кофе. Вотличие от нее он чувствовал себя спокойно и уверенно.

— Вы оставались здесь? — спросила она, проходя в ваннуюкомнату.

— Конечно, — крикнул Циннер, — иначе нельзя. Люди Фомичеваследят за домом. Они все еще вас проверяют.

Она сняла халат, ночную рубашку. Встала под душ. Сильнаяструя прохладной воды приятно обжигала кожу. Она не закрыла дверь, чтобыслышать возможные вопросы Циннера.

— Они предложили вам поехать с ними в Англию? — спросилЦиннер.

— Предложили, — крикнула она, — я сейчас выйду и подробнорасскажу вам о том, как проходила наша беседа. Мне кажется, что Рашковскийостался доволен.

— Если учесть, что вы ему нравитесь, ничего удивительного, —сказал Циннер.

— Что? — переспросила она.

— Вы ему нравитесь! — громче крикнул Циннер.

Она улыбнулась. Провела рукой по плечу, смывая оставшеесямыло. Подняла голову. Ей было приятно, что он так сказал. Ей было очень приятносознание этого факта. Внезапно она почувствовала себя неуютно, словно на неекто-то смотрел. Она не стала закрывать занавески, отделяющие ванну от всегопространства. Марина резко обернулась. На пороге стоял Циннер с дымящейсячашкой кофе в руке. Он внимательно смотрел на нее. Именно это и было неприятнеевсего. Он смотрел на нее изучающе, словно на выставленный товар. В его холодномвзгляде не было никаких чувств, никакого интереса.

— Отвернитесь, — спокойно сказала она, не закрываясь.

— Прекрасно, — ответил Циннер, — именно такая реакция у васи должна быть. — Он продолжал спокойно говорить, глядя на нее: — Вы должны нестыдливо закрываться, как девочка, и не визжать, как испуганная барышня. Вывзрослая, уверенная в своих силах женщина. И в красоте своего тела, — добавилон, делая шаг назад и закрывая дверь.