Деррида, – признает Соллерс. – Как и Альтюссер, он во многих отношениях оставался человеком правил. И тот, и другой переносили Лакана лишь с большим трудом, хотя в это время он был страшно одинок: его оставили дочь Жюдит и зять. Именно в этот момент я начал с ним сближаться»[537].

На улице Ульм долгое время большинство составляли маоисты, во всяком случае среди философов. Как вспоминает об этом Доминик Домбр, который поступил в Школу в 1967 году, «мне хватило года, чтобы перейти от Поля Рикера к Мао Цзэдуну, а потом к работе на заводе, как и было принято». К счастью для Деррида, в конце 1960-х годов в Высшую нормальную школу поступает несколько студентов, больше склонных к хайдеггерианству, – Эммануэль Мартино, Жан-Люк Марион, Реми Браг, Ален Рено, Жан-Франсуа Куртин…

Что касается Бернара-Анри Леви, он поступает в 1968 году. В книге «Комедия» он в красках рассказывает о своей первой встрече с Деррида:

Начался учебный год. Мэтр каждого принимает лично в своем кабинете на улице Ульм, о чем все мы, студенты нового набора, всегда мечтали. Вот он. Из крови и плоти. Моложе, чем я думал. И любезнее. Почти дружелюбный. Как так? Этот философ, этот гигант, этот безжалостный деконструктор, этот таинственный писатель, о котором я и подумать не мог, что у него имеется некое представление о столь тривиальных вопросах, как «план сочинения», «тема доклада», «программа лиценциата» или «агрегации», – это и правда он, великий герой, попутчик Tel Quel, художник, который вот так, запросто тратит время на то, чтобы принять новых студентов, и говорит с ними на том же языке, что и все остальные профессора Школы? Да, это он. Просто плакать хочется, настолько это он. Я не могу вымолвить ни слова, так изумлен. «Кто вы? Чем занимаетесь? Вы германист? Занимаетесь античностью? Кантианец или ницшеанец? Диалектик в стиле Гегеля или, быть может, Платона? Короче, какая идея? Понятие?»[538].

Бернар-Анри Леви настолько смущен тем, что наконец оказался лицом к лицу с мэтром, все книги которого он прочел, что не находит ничего лучшего, как представиться другом Бенести, кузена Деррида, процветающего фармацевта из Нёйи, у которого он покупает амфетамины. Ссылка на этого кузена, который считает Жаки позором для семьи, пусть он даже и «спец» в своей области, тут же охлаждает разговор, чем и заканчивается первая встреча. «Спутать фармацию Платона с таковой Бенести» – это «непростительный ляп», ошибка, которая, по мысли Леви, навсегда испортила его отношения с Деррида.

Впрочем, за последующие несколько месяцев они улучшаются. Как и многие другие ученики Школы, будущий BHL априори чувствовал себя ближе к Альтюссеру. Но Деррида присутствует чаще и более доступен. Во время одного разговора он спасет будущего автора «Варварства с человеческим лицом» от серьезной ошибки: «Деррида в 1970 году оказал мне огромную услугу. Я переработал выступления по Арто и Ницше, представленные на его семинаре, и очень хотел сделать из них книгу. Я увидел в Le Monde рекламу издателя, который был заинтересован в рукописях… „Универсальная мысль“! Я отправил им свой текст, вне себя от волнения… Они ответили, что очень заинтересованы. Но им требовалось 10 тысяч франков, чтобы помочь с публикацией. Когда я сказал об этом Деррида, он рассмеялся: „Да вы с ума сошли, это же надувательство“»[539].

Хотя семинар Деррида в Высшей нормальной школе ценят все больше, он порой задумывается о том, чтобы покинуть эту «позолоченную крепость» и вернуться в университет. После смерти Жана Ипполита он отказался от идеи классической диссертации, но новые условия, возникшие после событий мая 1968 года, похоже, обещают не столь трудно исполнимые возможности. Он откровенно обсуждает этот вопрос с Пьером Обанком, профессором в Сорбонне, и тот поддерживает его. Он рассказывает, что недавно долго разговаривал с Морисом де Гандийаком о двух или трех философах, которые должны были бы воспользоваться новыми условиями, позволяющими защитить диссертацию по имеющимся работам: «В особенности мы говорили о тебе и об Альтюссере, и Гандийак не видит существенных препятствий, по крайней мере для тебя»[540]. Ему, однако, нужно подробнее изучить эти вопросы, поскольку прецедентов очень мало. Осенью 1968 года Деррида и Обанк, каждый со своей стороны, говорят об этом с Кангийемом, который готов поддержать эту идею, но боится, что некоторые коллеги будут принципиально против, по крайней мере пока. Проект на долгое время хоронят[541].

Проще ситуация в иностранных университетах, где Деррида привечают все охотнее. Он возвращается в Берлин в начале июля 1969 года, а потом регулярно бывает там в следующем году, проводя на факультете сравнительного литературоведения семинар для группы из 40 студентов. Во время этих поездок он знакомится с молодым люксембуржцем Родольфом Гаше, который вскоре станет одним из его самых надежных союзников, напишет рецензию на книгу «О грамматологии» для журнала Ханса-Георга Гадамера, а потом займется в крупном издательстве Suhrkamp переводом «Письма и различия». Также он встречает Вернера Хамахера, который, как и Гаше, будет много времени проводить в Высшей нормальной школе, посещая семинар в качестве вольнослушателя, и тоже станет одним из важных союзников Деррида в США и Германии.

В Свободном университете Берлина, где марксистское давление столь же сильно, как и в Париже, наиболее тесные отношения складываются у Деррида с Сэмюэлем Вебером. Он поддерживает хорошие личные отношении и с Петером Сонди, но последний, все более изолируясь внутри своего факультета, наблюдает за развитием семинара с некоторым недоверием. Сонди пишет одному из своих друзей не без горечи: «Все больше занимаются эзотеризмом в стиле Деррида (что мне трудно сказать, поскольку я очень Деррида люблю); над текстами фантазируют точно так же, как Лист – над темами Баха»[542]’[543].

В Великобритании тоже начинают интересоваться деконструкцией. 25 сентября 1969 года большая и серьезная рецензия на работу «О грамматологии» выходит в Times Literary Supplement за подписью Филиппа Соллерса, что вызывает живейший интерес[544]. По приглашению Алана Монтефьоре, которого Деррида встретил в Серизи еще в 1959 году, он посещает оксфордский Баллиол-колледж в феврале и марте 1970 года. «Я привез его отчасти из духа противоречия, – вспоминает Монтефьоре. – Его работу, как и работу других французских философов, в Британии презирали. Я шел против этой тенденции, публикуя в Philosophy регулярные рецензии на то, что выходило во Франции. Но для моих студентов, да и для меня самого работы Деррида оставались труднодоступными. Я попросил его давать на этих встречах слово участникам до его собственного выступления, чтобы он мог спросить, что именно