артист ГАБТа, то есть я, а артист Мариинского театра. В качестве «утешительного» приза Вазиев предложил мне станцевать «Сильфиду» в конце января.

Но в Петербург я все-таки приехал. Этот юбилейный спектакль запомнился мне по двум причинам. Во-первых, артист, танцевавший Ферхада, выглядел весьма посредственно. Когда я зашел за кулисы, между артистами шли разговоры, что «надо было все-таки звать Колю и не выпендриваться…».

Во-вторых, мне дали место в Царской ложе. Когда я туда зашел, в первом ряду сидела Е. В. Образцова и ее супруг А. М. Жюрайтис, который на тот момент считался уволенным из Большого театра и находился, как и другие «зачинщики» забастовки против увольнения Григоровича, в процессе судебного разбирательства с нынешней дирекцией ГАБТа.

Увидев меня, Альгис Марцелович сказал жене: «Лена, это тот мальчик, который единственный из всех не подписал письмо против нас по поводу забастовки!» «Как? – сказала Образцова своим бархатным голосом. – А я думала, что вы – артист миманса! Вы же все время сидите в кулисе на всех операх». «А он, – засмеялся Жюрайтис, – просто музыкальный ребенок». Елена Васильевна меня обняла, расцеловала и наговорила массу приятных слов.

Спектакль в тот вечер шел со скрипом. Танцевали неважно, темпы невероятно медленные, унылые. Жюрайтис весь измаялся, ерзая на кресле. Григорович был недоволен всем, что происходило, но держал выражение лица, в конце вышел на сцену. Публика встретила его овацией, в этом смысле все было очень красиво и закончилось счастливо…

61

Приехав из Петербурга, станцевав свои «Лебединые» в ГАБТе, я вернулся обратно в Петербург, чтобы отрепетировать pas de deux из «Корсара» с У. Лопаткиной. Мы его собирались танцевать на концерте в московском Театре эстрады, который, по-моему, назывался «Во славу русского балета». В нем задействовали всех звезд. Наше «козырное» выступление должно было закрывать концерт.

Я с Ульяной отрепетировал, никаких проблем в дуэте, все замечательно. Но, когда в Москве мы вышли в антракте на сцену, каждый, кто видел нас, рядом стоящих, подходил и тихо говорил мне: «Как ты ее поднимешь?» Ульяна не была Дюймовочкой. Я отмахивался: «У нас нет с этим проблем». В этом pas de deux у нас было две верхние поддержки. Не вдаваясь в детали, скажу, что я не поднял Лопаткину ни первый, ни второй раз. Сказать, что это было плохо, – не сказать ничего! У меня есть только одно оправдание в этом случае. Мы с Ульяной принадлежали к разным школам дуэтного танца. Нас в Москве учили как? Подойти и поднять партнершу. А в Петербурге балерина приучена помогать партнеру, то есть отталкиваться сильно. Я на репетиции Ульяну просил: «Только не помогай мне, не надо мне помогать». В общем, Ульяна «помогла», она очень сильно «помогла», меня повело, я стал гнуться, уходить в «мостик»… Жуткий момент, страшный провал.

После этого концерта мы с Лопаткиной дважды танцевали в паре – и очень удачно. Но, конечно, обнаружились «добрые» люди, которые всю мою артистическую карьеру попрекали меня тем, что я «уронил» Лопаткину – не в Большом театре, не в Мариинском, не в Парижской опере, а на концерте в Театре эстрады. Они делали вид, что, кроме Цискаридзе, за всю историю балета никто поддержку никогда не заваливал. Конечно, и заваливали, и роняли, и, между прочим, случалось это и с артистами первой величины, и ничего. Но дело ведь не в злых языках, а в том, что я никогда таких провалов в своей жизни не знал ни до, ни, к счастью, после этого концерта.

Катастрофа под именем «Корсар» случилась 22 января. A 29-го я должен был в Мариинском театре с Жанной Аюповой танцевать «Сильфиду». Мой первый выход на сцену Мариинского театра…

62

Я ехал в Петербург в ужасном состоянии духа, просто в ужасном. К тому же я был наивен, до отчаяния. Мариинский театр не подписал со мной никакого договора о том, что я танцую Джеймса в их «Сильфиде». Я понятия не имел, сколько денег за спектакль мне должны заплатить. Сам купил билеты, сам оплатил отель. Приехал тихо, пришел на класс. Мне никто ничего не говорит, никто ничего не спрашивает. А надо отдать должное, Мариинский театр тоже очень… своеобразная организация, тем более в период Вазиева.

Первая репетиция у меня была с Н. А. Кургапкиной, с которой не только Аюпова репетировала, но и Лопаткина… Она, естественно, знала во всех подробностях о том, как я Ульяну «уронил». Прихожу на репетицию. К счастью, в «Сильфиде» никаких поддержек нет…

А Жанна Аюпова, на тот момент известная балерина, последняя партнерша Нуреева. И тут я, значит, «пионер» из Большого театра. Семёнова перед отъездом мне сказала: «В принципе, надо бы с тобой поехать, но я их так не люблю, они все там такие… непростые». Я возразил: «Марина Тимофеевна, ну что вы! Они там такие все приятные, вежливые». Семёнова посмотрела на меня, как на ненормального, и промолчала.

В общем, в тот приезд я понял, что педагоги Мариинского театра делятся на две категории: романтические «девушки с камелией» и такие как скалы – идейные, партийные, всегда вперед, с гордым лицом, но… помнят Царя.

Имя педагога Утрецкой Ираиды Николаевны запомнилось мне на всю жизнь. Я зашел в зал, а передо мной репетировала какая-то девочка, Утрецкая вдохновенно объясняла ей сцену – эти слова я никогда не забуду: «Оглянулась… посмотрела… увидела… смятение чувств! Пустое…» Прямо что-то из репертуара Ф. Г. Раневской. На слове «пустое» я уже упал на станок, чтобы не разрыдаться от смеха. Весь мой опыт психологического русского балетного театра, наработанный с Улановой, терпел крах в стенах ее Alma Mater.

Семёнова, по школьной привычке, звала Кургапкину Заноза. Нинель Александровна оказалась очень веселым человеком, с юмором, она любила покуражиться над всеми и над всем. На первой же репетиции она мне сказала: «Коленька, мы теперь живем не в Ленинграде, а в ПетербЮрге. Так вот, в ПетербЮрге мы танцуем по-другому, у нас все по-другому, потому что мы – культурная столица!» Про культурную столицу и про ПетербЮрг я услышал впервые, я бы и без этих знаний старался на этой репетиции изо всех сил. Потом Жанна рассказала мне, что на этой первой репетиции запомнила, что я все время прыгал, прыгал, потому что я был очень легкий. Запись нашей «Сильфиды» есть в архиве Мариинского театра. Могу сказать, я не посрамил ни имени ученика Семёновой, ни Большого театра…

63

Многое в Мариинке меня тогда поразило. Я приехал в великий Театр, мечтал выйти на сцену, где ставили свои балеты М. И. Петипа и М. М. Фокин, танцевали В. Нижинский и А. Павлова, мне все остальное было безразлично, но, как оказалось, напрасно…

В Большом театре знали: если я веду спектакль, в 16.30 я уже в театре. В 17.00 сяду