Прозор рассмеялась, коротко и сухо:

– Когда мы расстались в Тревенца-Рич… перед тем как Квиндар меня вырубил той пушкой… я не думала, что ты способна на такое. Ты говорила правильные вещи и вроде как верила в сказанное, но я все равно полагала, что твой пыл иссякнет, как только ты вернешься на Мазариль. К красивым домам. К уютным постелям. Я ошибалась, верно?

– Я тебя не виню. Кстати, по поводу Тревенцы есть кое-что еще. Мы говорили про Иллирию, и я спросила тебя, что могло оказаться для Рэка хуже, чем узнать, что ее обратили или убили. Ты не очень-то стремилась меня просветить, но мне кажется, что общее представление у тебя было.

Прозор вздохнула или даже застонала, как будто сама мысль о том, чтобы исторгнуть из себя такие слова, вызывала дискомфорт.

– Она меня отколошматила. Так врезала, что решила, будто я мертва. Но я не умерла. И то ли мне привиделось, то ли я очухалась в достаточной степени, чтобы увидеть ее, пока она терзала Рэка… Я видела ее лицо, Фура. Я видела настоящее лицо Босы Сеннен, и я ее узнала.

– Иллирия, – сказала я, озвучивая идею, которая до той поры существовала лишь в глубине моего разума.

– Я не была с ней знакома. Но я знала Рэка, и это его глаза смотрели с того лица, которое она нам продемонстрировала. Боса не просто обратила Иллирию, Фура. Она превратила ее в себя. И поэтому Рэк сунул арбалет себе в рот и выпустил болт в собственное серое вещество. Он не мог прожить и секунды дольше, зная, кем стала его дочь.

Труско нацелился на цепочку шарльеров на независимых орбитах. Случилось так, что они выстроились в линию на близком расстоянии друг от друга: путь между звеньями цепи занимал не больше двух недель. Ауспиции были точными как часы. Шарльеры должны были открыться по очереди. Солнечный парусник Труско мог посетить их один за другим, умыкнуть добычу, которая еще оставалась внутри, и не опоздать к следующему. Временны́е промежутки выглядели надежными и безопасными, и у нас были хорошие схемы внутренних помещений с указанием содержимого.

– Этого не хватит, чтобы уйти на пенсию, – объяснил Труско, когда команда собралась на камбузе, и мы с Прозор демонстративно уселись с противоположных концов стола. – Но все равно получим достойную прибыль, если зайдем достаточно глубоко. Ни один из них не посещали с пятьдесят первого года, а в тех, с которых начнем, никто не бывал с тысяча шестьсот восьмидесятого года.

– Это потому, что их вычистили, – услышала я голос Гатинга, который не стал утруждаться шепотом. К тому времени я уже знала, что он оценщик – эквивалент Трисиль на «Монетте». Был ли он столь же хорош, я понятия не имела, но этот разумник определенно был невысокого мнения о своем капитане.

– Эти шахты оказались слишком глубоки для экспедиции тысяча шестьсот восьмидесятого года, – продолжал Труско, царапая чистым розовым ногтем одну из своих карт. – Им не хватило ни дыхали, ни веревок. Но у нас того и другого более чем достаточно, как и времени, чтобы войти и выйти. А еще Прозор перепроверила ауспиции. Говорит, на них можно положиться.

– Вопрос в том, – сказал Гатинг, – можем ли мы положиться на Прозор?

Пришлось подавить инстинкт, который требовал ее защитить. Вместо этого я просто сидела с выражением полного безразличия, не принимая ничью сторону.

– Если вы хотите получить свою добычу, – сказала Прозор, – вам нужно добраться до этого малого зала. Я прочту поверхность должным образом, когда мы окажемся близко, но, основываясь на том, что я знаю сейчас, у вас будет свободное время. То же самое касается и других шарльеров, при условии, что паруса Дрозны не запутаются.

– Мои паруса доставят нас туда, куда нужно, – сказал здоровяк.

Команда есть команда, но в ней – даже больше, чем на «Монетте», – существовала четкая грань между теми, кто уходил в шарльеры, и теми, кто оставался на борту. Просто находиться в космосе было опасно – с этим все соглашались, но отрядам, которые уходили внутрь шарльеров, доставался главный риск. Корабль был бурлящим котлом, в котором варилось столько обид, что на всех хватит; Рэку каким-то образом удавалось держать все под контролем. Казарей и Жюскерель оба отправлялись в шарльеры, если выпадала такая возможность. Это было связано не с пистолями, а с солидарностью, товариществом, риском ради друзей.

Рэк был хорошим капитаном. Труско был неплохим человеком, но не мог сглаживать разногласия так, как это делал Рэк. Это заставило меня осознать, как нам повезло.

– Фура, ты будешь нести костяную вахту все время, пока не спишь, – сказал Труско. – Если услышишь слово, слух да хоть отголосок слуха по этим шарльерам, я хочу об этом узнать. Если другие корабли польстятся на вишни из нашего сада…

– А если всплывет что-то другое? По другим шарльерам? Вы же и об этом захотите узнать, не так ли? Наш курс не высечен в граните, верно?

– Все может быть, – сказал Труско тоном, который ясно давал понять, что, с его точки зрения, это было верхом неправдоподобия. – Но разведданные должны быть исключительными, и, конечно, Прозор придется подтвердить ауспиции…

– Нет ничего плохого в том, чтобы порассуждать на эту тему, – сказал Дрозна. – Но когда у кэпа есть план, нужно очень постараться, чтобы заставить его отклониться от этого плана.

Гатинг бросил на меня странный, внимательный взгляд, как будто увидел во мне что-то такое, что все остальные упустили. Я подумала, не слишком ли далеко зашла со всеми этими разговорами об изменении курса. Выражение лица Прозор ничего не выдавало. Полагаю, это было рискованно для нас обеих. Мы могли позволить себе ошибаться, но не слишком часто.

– Да я и не собиралась лезть вне очереди, – сказала я.

– Она учится хорошим манерам, – заметила Сурт. – Не все потеряно.

Мы поплыли к первому шарльеру. Это было непримечательное четырехнедельное путешествие, за время которого мы почти не вышли за пределы внешних процессий. Мы с Прозор свели общение к перебрасыванию парой слов в коридоре или редким беседам украдкой, когда не было сомнений в том, что остальные спят или чем-то заняты. Комната костей была подходящим местом для разговоров, в особенности потому, что никто из других членов команды не стремился проводить в ней время. Но если бы кто-то случайно увидел, как мы с Прозор треплемся там, словно две закадычные подружки, такое бы нам не спустили с рук. Мы не могли рисковать – и потому не рисковали.

Но постепенно, по словечку, подслушанному то здесь, то там, мы ввели друг друга в курс дела относительно того, что знали или о чем догадались.

Труско был фальшивкой. Всей команде он скормил ту же байку, что и мне, – про то, что начинал чтецом костей, – но его слова не стоили и одномерного пистоля. По прикидкам Прозор, он не провел в космосе и половины того времени, о котором говорил, а я предполагала, что она достаточно имела дело с настоящими космоплавателями, чтобы видеть разницу.

– Сдается мне, – шептала Прозор через неделю после начала рейса, – что у него есть деньги. Или, по крайней мере, были. Достаточно, чтобы купить этот корабль и отправиться на поиски приключений.