– Думаешь, она миф? – спросила я.

Прозор бросила на меня предостерегающий взгляд.

– Пока у меня нет доказательств обратного, почему я должна верить во что-то другое? – спросила Сурт. – Я ее не видала и на свиданку с ней не собираюсь.

– Надеюсь, твое желание исполнится, – проговорила я.

– Одно мы знаем наверняка, – сказал Дрозна. – В одном все согласны. «Рассекающая ночь» разборчива в выборе добычи. Шарльер вроде этого, красивенький и близко к Собранию… к тому же – не сочтите за неуважение к кэпу – такой, за счет которого не заработаем состояние ни мы, ни кто-то другой… это просто не тот приз, что стоил бы времени Босы. – Он погладил ладонью край стола, чтобы успокоиться. – Мы не из тех рыб, за которыми она охотится, и мне это нравится. – Дрозна флегматично улыбнулся. – В любом случае какой смысл в богатстве? Можно строить любые хитроумные планы, какие захочешь, а потом наступит что-то вроде Черного Расколенья…

– Ты пострадал?

– Я-то нет. То, что я положил в банк, и до краха не хватало даже на дыхаль, не говоря уже о том, что стало после. Но я слыхал, что кое-кому сильно досталось.

– Раз они такие идиоты – сами виноваты, – отрезала Прозор.

Отряд Труско вернулся из шарльера точно по расписанию. Они пришвартовались и принесли добычу на камбуз, разложив ее в магнитных ящиках, чтобы мы все могли порыться и посмотреть на плоды храбрости наших товарищей. Я могла лишь держаться в стороне и следовать общему настроению, чтобы не выдать ненароком, как мало я на самом деле знаю о шарльерах и трофеях.

Конечно, я знала об истории и Заселениях, знала свою долю миров, имен и дат. Но ничего из этого не было практическим знанием, тем, которое оценщик или интегратор носили под своей кожей как особую разновидность светлячка. Если бы я побывала на стольких кораблях, как утверждала, то многого должна была нахвататься.

– Вот это очень даже годная штука, – сказал Труско, поднимая богато украшенную золотую перчатку с шестью пальцами и отдельным большим. – За нее много миленьких пистолей дадут, да-да.

– Конечно, – сказал Гатинг, не поскупившись на сарказм. – Брокеры прям спешат и падают, чтобы купить кусок древнего скафандра, который больше не работает, и даже если бы работал, его никто не сумеет надеть.

– Ты же сам сказал, что это стоит забрать с собой, – проговорила Страмбли, и ее большой глаз сделался еще более яростным и обвиняющим, а маленький соответственно уменьшился, как будто в паре звезд одна выкрала материю у другой.

– Когда хлам – это все, что у тебя есть, – сказал Гатинг, – надо брать лучший хлам. Ну, может, на Малграсене нам дадут за нее один-два пистоля. Тамошние брокеры любят блестючий мусор, коль скоро он древний.

Страмбли вытащила из ящика сломанный череп. Потрясла им, поднесла к уху:

– Как думаешь, Фура, из него можно выудить хоть шепоток? Внутри еще есть мигальная начинка.

– Если Фура извлечет из него шепот, – проговорил Гатинг, – то сумеет сделать то же самое и с кирпичом.

– Посмотрим, – сказала я, забирая череп.

Труско взял небольшой осколок матового стекла толщиной с кусок мяса. Поднес его к глазам и медленно обвел взглядом комнату:

– Смотровой камень. И все еще в рабочем состоянии. Смотровой камень – это надежная штука. Не дешевеет. За него всегда хорошо дают, на любом рынке.

– Это маленький кусочек камня, – съязвил Гатинг.

– Лучше, чем ничего, – парировала Страмбли.

– Дайте посмотреть, – сказала Прозор, протягивая руку. Труско дал ей камень, она поднесла его к глазу. Повернулась на скамье, меняя угол зрения. Затем уставилась на меня. – Что, Фура? Никогда не видела смотровые камни?

Я решила рискнуть:

– Нам они не попадались. Ни единого раза. Иногда бывает так, что ищешь, но не можешь найти.

– Ну, значит, сегодня твой счастливый день. – Прозор передала мне камень. Это был маленький жест, но она его хорошо рассчитала и превратила в первый признак потепления наших отношений. – Поднеси к глазу, только живой рукой, а не жестяной. Ему нужна плоть, чтобы работать.

– Ничего не вижу.

– Сожми его хорошенько и осторожно.

И внезапно я увидела перед собой не кусок матового стекла, а то, что располагалось за кораблем, в открытом космосе. Я увидела шарльер и все прочее. Я поменяла угол обзора, как это делали другие:

– Это невероятно.

– Технология времен Второго Заселения, – сухо сказал Гатинг. – За все последующие эпохи ее так и не сумели воспроизвести. Никто не имеет ни малейшего понятия о том, как это работает. В смотровом камне нет никаких механизмов – по крайней мере, ничего такого, что могли бы обнаружить наши ремесленники. Если ты достаточно богат или глуп, можешь его разрезать, но увидишь внутри то же самое мутное стекло. – Он кивнул. – Эта штучка принесет нам около шестисот мер. Ну вот, Дрозна: ты сможешь позволить себе примерно одну квадратную лигу парусов.

– Все равно это хорошая находка, – с сомнением сказал Дрозна.

Они перебрали остальное. Когда закончили, по общим подсчетам вышло, что шарльер принес около тысячи восьмисот мер, учитывая текущие рыночные расценки. Среди трофеев не нашлось ничего незнакомого или такого, что уже не находилось в обращении на рынке. Ничего такого, что не видели бы раньше. Ничего такого, что могло бы создать или разрушить чье-то состояние.

– Не лучший из наших уловов, – подытожил Труско. – Но это честное начало, и нас ждут еще два шарльера, которые вот-вот откроются. Считайте это разминкой.

– Да уж, нюхом чую, как ставки растут, – пробормотал Гатинг.

И мы отправились ко второму шарльеру. Это был двенадцатидневный рейс, и Дрозне едва хватило времени, чтобы выпустить паруса, обрасопить, а потом снова собрать.

Но за те двенадцать дней многое произошло.

Прозор притворялась, что постепенно принимает мое присутствие. Она не могла спешить, чтобы не вызвать у остальных подозрение. Но по сотне мелких поводов она начала исподволь относиться ко мне как к еще одному члену команды, пусть даже это означало, что я получала в точности такую же порцию угрюмости, которую она приберегала для остальных. Та же самая роль, которую Прозор нашла для себя на «Монетте», и на «Пурпурной королеве», похоже, играла с прежним успехом. Наши публичные разговоры постепенно переросли из обмена словами в обмен полноценными предложениями. Когда мы остались наедине, нам все еще было о чем поговорить.

– Как рука, болит? – спросила она, уловив во мне какое-то напряжение.

– Да. Но мне сказали, что этого следует ожидать. И я уже могу немного двигать пальцами. Нервные связи укрепляются. Не думаю, что там какая-нибудь инфекция. – Я показала ей, что могла делать. – Будет лучше. В конце концов, я начну получать тактильные ощущения через сенсоры в кончиках пальцев.