– А капитан Ракамор разве не занимался приблизительно тем же?

– Разница с Рэком, – проговорила Прозор так сурово, словно отчитывала меня, – в том, что кэп никогда не пытался быть тем, кем не был. Он не скрывал своего высокомерия и хороших манер, не притворялся, что его не интересуют книжки и ученые штучки. Не втирал нам, что сделал блестящую карьеру, от комнаты костей и до самой верхотуры. Но я достаточно хорошо обнюхала Труско: его маскировка не толще бумажки. Странность в том, что он, по-моему, врет так давно, что и сам поверил в свою ложь. Однако это не меняет его сути.

– Почему остальные не видят его насквозь?

– Может, видят, просто не хотят себе в этом признаваться. Взгляни на все их лампами, Фура. Какой-никакой, но все же корабль, и работа-то настоящая. Поди разбери – вдруг у них и выбора не было. Но нам это годится, как я уже говорила. Труско робкий. Знай он хоть приблизительно, где находится Боса Сеннен, удрал бы от нее на десять миллионов лиг. И он бы не стал брать эту команду на настоящее рискованное дело, вроде шарльера, в котором еще осталась какая-нибудь добыча.

От рассуждений Прозор у меня слезились глаза.

– И это нас устраивает?

– О да. Еще как устраивает. Потому что, если ты хочешь сделать из себя приманку для Босы, ты никак не можешь выглядеть так, словно и впрямь готова драться. Боса все учует, она ведь тоже не дура. «Рассекающая ночь» – свирепый корабль, но не волшебный. Но если у тебя слабая команда, слабый капитан и судно, которое знавало лучшие века, не говоря уже про дни, то можно ее обдурить и внушить, будто ты случайно нарвалась на неприятности. И тогда ты ее обыграешь. На какое-то время.

– Расскажи мне о других. Я хочу знать, на кого мы можем положиться.

– Ни на кого, если бы мне пришлось держать пари на пистоли. – Ее острые черты сложились в хмурую гримасу. – Дрозна вполне толковый. Однако он парусный мастер, то есть не слишком часто попадал в передряги. Сурт – интегратор, как ты и вычислила. Не знаю, как бы она справлялась на «Монетте», но у полной никудышки это ведро с гайками развалилось бы. Но вот можно ли ей доверять…

– А что насчет остальных?

– Ну, есть еще Гатинг, оценщик. Мистер Ехидна. Очень высокого мнения о себе, считает, что он на голову выше всех нас. Но если он так хорош в оценке, то что он делает с таким непрушником, как Труско?

– Он бы мог бы задаться тем же вопросом.

– Но не задается, в отличие от нас. – Одолев меня с помощью этого неоспоримого довода, Прозор продолжила: – Кто еще? Страмбли – открывательница. Может, когда-то и была хорошей, но с ней что-то приключилось. Видела, как у нее трясутся руки, какое перекошенное чухло? Что-то в сером веществе, видать, закоротило.

– Она сказала, что у нее был светлячок.

– Ну, если это длилось достаточно долго, то он забрался ей в серое вещество и славно там покуролесил. Когда так случается, избавиться от него намного сложнее. Остаются шрамы – внутри и снаружи. – Прозор бросила на меня многозначительный взгляд, как бы намекая, что я поступлю мудро, если прислушаюсь к ее словам про светлячка. Но я от такого лишь стиснула зубы и преисполнилась еще большей решимости. – Ну ладно, это у нас Страмбли. Тиндуф, разумник с глиняной трубкой, – он, значит, хозяин ионов. Изображает безобидного дурака, тут ошибки нет. Вопрос в том, сколько в нем фальши. Некоторые типы так себя ведут, чтобы скрыть свой ум, а другие – чтобы ты поверил, будто они притворяются, ведь нельзя же и вправду быть таким тупым. Но на деле так и есть.

– Он не может быть полным идиотом, раз справляется с ионным двигателем.

– Нет, но, помимо двигателя, мы не видели доказательств того, что он в состоянии завязать собственные шнурки. Вердикт по Тиндуфу вынесен. Остаются еще двое. Ты и я.

– Они тебя приняли.

– Разница в том, что мне почти не нужно притворяться. Впрочем, надо отдать тебе должное – сколько ты кораблей вспомнила… Будем надеяться, никто не станет проверять названия. – Она искоса взглянула на меня. – Но ты изменилась, Фура. Даже я иной раз тебе верю.

– Мы не можем потерпеть неудачу. Во что бы мне ни пришлось превратиться, я это сделаю.

– А твой план… насчет того, чтобы сделать из нас приманку.

– Да.

– Ты все продумала, как следует поварила в своем котелке?

– Более-менее.

– Тогда сейчас самое время поделиться.

– Я скажу тебе одно название, Прозор. Остальное сама вычислишь на досуге. Но я гарантирую, что тебе услышанное не понравится.

– Почему бы тебе не позволить старушке Проз решить самой?

– Ладно… – вздохнула я. – Сыграть роль приманки – это на потом. Сперва нужно узнать, где находится или, скорее всего, будет находиться Боса. А до того – подготовиться к встрече с ней. Ты сама это сказала, Проз. Она свирепая, но в ней нет ничего магического. Значит, нам надо быть еще более свирепыми.

– Многие уже пробовали, Фура.

– Может быть. Но у скольких из них было под рукой барахло призрачников?

Лицо Прозор напряглось. Как будто кто-то закрутил маленькие винтики под ее кожей, от чего все углы выступили острее.

– На этом корабле нет ни единой вещи, сделанной призрачниками. Если бы что-то было, мы бы узнали.

– Ничего нет, – согласилась я. – Но мы знаем, где их найти.

– Нет, – отрезала Прозор. – Мы туда не пойдем. Только не туда. Мы не вернемся к Клыку.

За несколько недель рейса комната костей стала моим личным королевством. Отстоять его было нетрудно. Никто не хотел приближаться к этому помещению, и если по пути через корабль они оказывались рядом с дверью с колесом, то ускоряли шаг. Комната была в моем распоряжении: мне даже не приходилось делить кости с сестрой или брать уроки у Казарея.

Порядок был довольно простой. Моя вахта длилась двенадцать часов, но никто не ожидал, что я все это время буду находиться в комнате костей. Труско требовал моего нахождения там два часа утром, два – после полудня, два – в начале вечера, прежде чем закончу дежурить, и плюс любые другие интервалы на его усмотрение. Иногда это означало, что он меня будил или вытаскивал из камбуза, где я трапезничала с остальными, однако в основном он мало что требовал от меня за пределами этих двенадцати часов. Шесть часов на костях все-таки были достаточно большой трудовой нормой, пусть и с перерывами, но к тому времени я уже была достаточно сильна, чтобы такое выдержать.

Моя рутина не менялась. Я надевала нейронный мост, подключалась к тому узлу, который в прошлый раз показал себя лучше всего, потом проверяла периферию на случай, если там найдется сигнал получше. Иногда его не было вообще, а иногда он исходил от какого-нибудь узла на дальнем конце черепа, который обычно со мной не разговаривал.

Когда у Труско была какая-то особая передача, которую он желал отправить обратно в Собрание или на другой корабль, это всегда шло следующим номером. И надо было действовать аккуратно. Не было никакого смысла просто выкрикивать сообщение в пустоту. Мне приходилось настраиваться и прислушиваться к получателю – дружественным костям где-то там, в космосе. Это мог быть корабль, знакомый Труско, а также брокер или кто-то еще на одном из миров. Все равно что просеивать море шепотов в поисках голоса, который повторяет твое и только твое имя, а потом вам двоим приходилось настроиться друг на друга, прильнуть близко, как пара влюбленных, чтобы произнести нужные слова до того, как поблизости объявится чье-то любопытное ухо.