семидесятых и восьмидесятых годов. Экономические и политические потрясения, задержки зарплат и маячащая на горизонте приватизация – все это привело к резкому росту миграции из города в начале девяностых годов. Например, в 1994 году в город приехали 9800 человек, а уехали 18 тысяч – итоговая убыль 8200 человек. Но эта цифра была бы еще выше, если бы все, кто хотел уехать из города, были в состоянии это сделать. По данным опросов в 1994 и 1995 годах, множество людей хотели бы немедленно покинуть город, но не могли из‑за крайне ограниченных семейных бюджетов. КВУ больше не строил кооперативных домов для пенсионеров, как в конце восьмидесятых годов. Цены на квартиры в других городах астрономически выросли, а недвижимость в самой Воркуте резко подешевела из‑за неопределенного будущего города. Стоимость выезда с семьей и вещами по железной дороге тоже значительно выросла. Важнее всего, вероятно, было то, что сбережения, заботливо копившиеся годами и десятилетиями на покупку квартиры в другом городе, поглотила гиперинфляция начала девяностых годов. Жалкое состояние экономики привело к значительному падению численности населения, но оно же препятствовало массовому исходу из города863.

Воркута, как и многие другие постсоветские города, в девяностых годах пережила резкий всплеск преступности. Многочисленные преступления были следствием не только экономических и социальных перемен, но и новых возможностей для сказочного обогащения, появившихся в девяностых годах. В Воркуте резко выросла организованная преступность как результат мощного притока наличных денег и потребительских товаров за счет продажи угля иностранным и российским покупателям. С развитием новых экономических практик росли возможности частных предпринимателей поучаствовать посредниками в прибыльных трансакциях и неплохо на этом нажиться. Прибыль можно было, в свой черед, пустить на вербовку новых бойцов, чтобы продолжать «крышевание» (взимание дани в обмен на защиту) предприятий и фирм864. Согласно социологу Владимиру Ильину, к 1996 году сформировались две «теневые силовые структуры» с двумя парами братьев во главе. Они сражались за контроль над экспортом угля и импортом потребительских товаров. Это соперничество привело к росту насилия и волне убийств865. По официальной статистике, которая, несомненно, недоучитывала преступную деятельность, количество преступлений на 10 тысяч жителей подскочило со 160 в 1990 до 230 в 2000 году, то есть выросло за десять лет почти на 50%866.

От распада традиционных социальных и экономических связей и отсутствия перспектив особенно жестоко пострадала городская молодежь. Молодежная культура в городе при позднем социализме была далеко не миролюбивой, и некоторые горожане рассказывали мне, что организованные драки между группами юношей из разных поселков были в конце восьмидесятых обычным развлечением. Но подобное насилие относительно безобидно в сравнении с тем, что началось потом. К концу девяностых и в начале XXI века в Воркуте получили широкое распространение группы скинхедов и неонацистов867. Наркомания тоже свирепствовала. Социолог Хилари Пилкингтон, входившая в международную научную группу по изучению наркомании в нескольких российских городах в разных регионах, обнаружила, что в Воркуте употребляют значительно больше наркотиков, чем в других регионах, похожих на нее868. Хотя Воркута расположена далеко от ареалов наркотических растений и изолирована от главных маршрутов наркоторговли, многие люди стали увлекаться наркотиками из‑за удаленности города и отсутствия экономических перспектив для молодежи.

К концу девяностых годов Воркута значительно уменьшилась. Закрытие шахт и поселков, возросшая безработица, экономическая нестабильность, преступность и наркомания взяли свое. К началу января 1998 года численность населения сократилась всего до 175 тысяч человек869. В 2002 году в Воркуте и ее окрестностях осталось лишь 134 200 человек870. В прошлом крупный, преуспевавший и разраставшийся советский моногород стал жертвой худших проявлений капитализма по-российски: массовая безработица, сокращение населения, коррупция, насилие, рост наркомании и других социальных болезней. Воркута выглядела как город, умиравший быстрой и мучительной смертью, без каких-либо перспектив.

НОВЫЙ МОНОГОРОД?

Ввиду быстрого упадка города и его угольных шахт в девяностых годах ничуть не удивительно, что на рубеже XXI века в российской и иностранной прессе стали появляться прогнозы его неминуемой гибели. Например, 27 мая 1998 года в столичной газете «Известия» появилась статья «Навечно замороженные: над судьбой шахтеров Заполярья нависло проклятие»871. Автор статьи, сетуя на то, что российское правительство явно отказалось субсидировать угольную промышленность России, описывал Воркуту как умирающий город. Вскоре и в зарубежных публикациях стали рассказывать о стремительном упадке Воркуты, но под другим углом зрения. Например, журналистка Энн Эпплбаум в июле 2001 года опубликовала очерк в британском журнале «Спектейтор», где описала уродливый внешний вид города, упадок его экономики и стремительное сокращение населения. Но она не стала сетовать на бедствия города, а заявила, что ему вообще лучше было бы никогда не существовать, назвав свою статью «Великая ошибка». Ее особенно неприятно удивило то, насколько жители Воркуты, даже бывшие заключенные и их дети, привязаны к этому месту, «широко известному своей жестокостью и тупостью» и «удивительно неприятному и уродливому»872. Комментаторы как внутри, так и вне России сходились во мнении, что Воркута умирает, хотя и расходились в том, хорошо это или плохо.

Но история Воркуты в постсоветскую эпоху – не только история постоянного упадка. Несмотря на катастрофу девяностых и мрачные виды на будущее, у города как будто появились новые перспективы летом 2003 года, когда одна частная компания купила его угольные шахты. «Северсталь» – международная металлургическая корпорация, контролируемая российским олигархом Алексеем Мордашовым, приобрела КВУ, чтобы гарантировать себе снабжение высококачественным коксующимся углем873. Эта компания, которая в то время владела сталелитейными заводами в России, Италии, Франции и Соединенных Штатах, возникла благодаря приватизации главного покупателя воркутинского угля – Череповецкого металлургического завода в Вологодской области. Шахты теперь принадлежали международной экономической структуре одного из богатейших олигархов России, а не экономически слабой и лишь номинально частной, контролируемой государством компании. Еще на двадцать лет Воркута снова стала моногородом, но уже в совершенно новых условиях.

Теперь шахты принадлежали своему главному покупателю, и добыча стабилизировалась после резкого падения. Хотя после покупки «Северсталью» закрылась еще одна шахта («Аяч-Яга» в 2009 году), в первые десять лет XXI века добыча оставалась стабильной благодаря инвестициям в новое оборудование и новые участки оставшихся шахт: в 2010 году шахты выдали 12,6 миллиона тонн угля, примерно столько же, сколько в 2000‑м874. Но в 2016 году при крупной аварии на шахте «Северная» погибли 36 человек, и эта шахта была навсегда закрыта875. Добыча угля снова начала резко падать и к 2018 году снизилась до 6,3 миллиона тонн876.