Соответственно Ж. Жоффр настаивает на максимальной активности периферийных фронтов, но понимание встречает только у русского командования, которое соглашается начать наступление уже в марте.

Это решение утверждено 27 февраля в Могилеве на совещании командующих фронтами:

«1) Как только перегруппировка закончится, и состояние дорог позволит, перейти в решительное наступление, собрав в точке удара возможно большие силы.

2) Удар наносить левым флангом Северного и правым флангом Западного фронта; силы, примерно, 400 000 чел. С Юго-Западного фронта перемешаются на север гвардейский отряд и XXIV корпус; с последним отходит и большая часть занимаемого им района; подготавливается к переброске еще один корпус.

3) Юзфронт удерживает свои позиции, выделяя в резерв 3 корпуса. В случае удачи на севере он переходит в наступление от Ровно на Луцк и Ковель.

4) В случае осложнений или союза с Румынией части Юзфронта, которые будут выделены для обороны Добруджи, составят особую армию (XI, XXXII и вновь формируемый корпус) под командой ген. Щербачева. Желательно сформирование, кроме 126-й и 127-й пехотных дивизий, еще одной в Могилеве-на-Днестре.

5) В случае осложнений со Швецией формируется отдельная 6-я армия».

Готовность России, потерпевшей в 1915 году тяжелейшее поражение, уже весной начать активные действия, причем на германском, а не на австрийском участке фронта, должна была удивить даже Ж. Жоффра, тем более что у русской армии не хватало даже винтовок, «прилив» которых «задерживался состоянием Белого моря»[133], в отношении же тяжелой артиллерии отмечалось подавляющее превосходство противника. В этих условиях задача прорыва неприятельской обороны всецело ложилась на пехоту, которой было более чем достаточно: на направлении главного удара 555 батальонов против двухсот.

Решение российского командования начать явно неподготовленное в материальном отношении наступление объясняют в литературе либо верностью союзнику и желанием отвлечь внимание немцев от Вердена («нажимом французского империализма на Россию»[134]), либо тем, что пассивная оборона на очень широком Восточном фронте не могла быть устойчивой, поэтому следовало любой ценой захватить инициативу.

Аргумент, в сущности, не новый. На завершающем этапе Марнской битвы, когда, после прибытия полковника Хенча в штаб 1-й германской армии, решался вопрос об отступлении, «генерал-квартирмейстер поддержал соображения генерала Кюля весьма настойчиво и указал в особенности на то, что для проведения наступления сил достаточно, но при отступлении они могут отказать». М. Галактионов ехидно комментирует:

«Это какой-то анекдот. Армия истощена до такой степени, что отступать не может, а может держаться, лишь наступая. Если такие выражения были допущены в той тяжелей обстановке, это еще можно понять, но приводить их всерьез теперь — значит смешить людей».

Думается, русское командование — как на уровне армий, так и на уровне фронтов — отдавало себе отчет в бесперспективности плохо подготовленного наступления, проводимого в условиях весенней распутицы. Но позиционную оборону оно тоже считало бесперспективной, прежде всего, в связи с усталостью войск и их прогрессирующим разложением. К тому же, опыт 1915 года продемонстрировал, что утрата инициативы вынуждает постоянные отходы армий то на одном, то на другом участке, тем более что начертание линии фронта зимой 1916 года носило случайный характер и никоим образом не соответствовало требованиям обороны.

Отступление, по крайней мере, до Западной Двины[135] было вполне возможным решением, однако это считалось политически абсолютно неприемлемым.

Но, конечно, если армия уже не может ни устойчиво обороняться, ни наступать с реальными шансами на успех, это означает, что страна проиграла войну и должна стремиться к ее прекращению на любых сколько-нибудь удовлетворительных условиях. Осознать это русское руководство не готово: потребуется целый год, чтобы принять военное поражение и его неизбежное следствие — революцию, чтобы исчерпать оставшиеся у Российской Империи степени исторической свободы. В 1916 году армия еще способна выполнять приказы, и командование пользуется этим, поспешно бросая войска в атаку, ожидая от этого или решения войны, или окончательного поражения. «Где не найти ходов хороших, всегда отыщется плохой»… ((с) З. Тарраш).

В рамках решений конференций в Шантильи, русская армия будет наступать почти весь год.

Начнет Кавказский фронт, который уже в середине января нанесет удар на Эрзерумском направлении, и далее, до середины сентября, будет активно продвигаться в Закавказье[136].

Замысел русской Ставки на 1916 год: общая геометрия операций и их последовательность.

В марте русские войска перейдут в наступление на стыке Западного и Северного фронтов (в районе озера Нарочь), имея задачу продвигаться на Свенцяны — Вильно. В июне приступит к активным действиям Юго-Западный фронт, атакуя противника на Луцком и Ковельском направлениях, а при случае и на Станиславском направлении. В июле последует главный удар силами Западного фронта на Барановичи. Поскольку это наступление заведомо никуда не ведет, предполагается, видимо, выиграть сражение на истощение и далее получить возможность развивать успех либо в южном направлении — к Брест-Литовску либо на север — к Вильно. С перерывами боевые действия на Юго-Западном и Западном фронтах будут идти до конца сентября и даже позднее.

Оперативная обстановка на Восточном фронте зимой — весной 1916 года.

А 28 августа вступит в войну Румыния, после чего восточный фронт резко удлинится к югу до Черного моря. На территории Румынии активные боевые действия с участием русской армии продолжатся до начала декабря[137].

Март, озеро Нарочь

Наступательная операция на стыке Северного и Западного фронтов подробно отражена в аналитической и мемуарной литературе. Может быть, даже слишком подробно для сражения, которое вообще «не получилось».

Страстное желание начать активные действия как можно раньше, вынуждало ограничить перемещение сил между фронтами (на переброску корпуса требовалось около трех недель), поэтому наступать пришлось там, где исходно перевес в количестве штыков и сабель был наибольшим — как уже указывалось, 555 батальонов против 200[138].