– Мы, наверное, никуда не поедем…

Это была Юля. Ну конечно, если уж все было плохо, то должно было быть плохо у всех. Алина горько усмехнулась, но ответить что-то вразумительное не смогла, потому она просто переправила сообщение Марине, единственному человеку, который мог оставить свои дела и броситься на помощь любой из них.

Приступ ненависти к себе за свою нерешительность вновь нахлынул на нее: Алина уже полчаса теребила новенькое лезвие в руке, но так и не решалась залезть в ванную. Ей хотелось наказать мужа за все, что он натворил, за то, что он толкнул ее на столь неправильные поступки, – ведь она точно знала, что это было бы лучшим уроком для него.

И все же внутренний голос, противный и самоуверенный, заявлял ей, что она никогда не сделает задуманного, что это все одна фантазия, чтобы помучить себя. Вот уже губы у нее потрескались в кровь от того, что она их постоянно нервно прикусывала зубами… Но даже теперь, в момент отречения от всего, Алина не была свободна: она навсегда утратила эту самую свободу несколько лет назад, когда решила родить первого ребенка. Мысль о том, что ее дети будут расти без матери, брошенные и никому не нужные, была невыносима. Алина вынуждена была признать, что у нее давно не было выбора: жить или умереть. Только жить.

Внезапно она осознала наконец, какая навязчивая мысль преследовала ее как тень последние месяцы. Она что-то упускала. Упускала самое важное. Она была не тем же самым человеком, что пятнадцать лет назад, когда ей было девятнадцать-двадцать. Показать бы ей, юной, ничем не обладающей и не имеющей обязательств ни перед кем, какой она станет, – поверила бы она? Поверила бы, что Константин станет таким?

Алина разучилась даже помнить, каково это – мыслить по-юношески прямолинейно и категорично, когда не боишься никого обидеть и говоришь все, что приходит на ум, потому что тебе кажется: весь мир вокруг только и делает, что врет. Но ты таким не будешь никогда, ты никогда не будешь лгать. Но вот ты здесь, спустя не так много лет, – завравшийся, и тебе заврались.

В этот момент раздался резкий стук в дверь. Алина от неожиданности вскочила на ноги и стала грызть ногти.

– Алина, что ты там делаешь? – раздался голос Кости.

«Волнуется, – пронеслось у нее в голове. – Неужели догадался?» Но с губ ее не слетело ни звука.

– Открой, нам нужно поговорить. Именно сейчас, – продолжил он. – Я должен рассказать тебе кое-что.

«Это провидение», – сказала себе Алина. Оно толкнуло их на верный путь. Она сделала шаг к двери и осторожно, словно не своими руками, а чужими, тяжелыми, отекшими, отперла дверь.

– Слушай, – виновато начал он, – мне тут сумасшедшая звонит, говорит, что выведала про меня много всего и попытается тебе внушить, что я якобы с ней спал.

– Что? – выдохнула Алина, глаза ее округлились от этой ни на что не похожей лжи.

– Вот именно, – ответил Костя. – Ты не бери трубку, когда звонят с незнакомых номеров. Я лично уже не беру, потому что ее в черный список добавил, но она постоянно с новых номеров звонит, достала уже.

– Так, а зачем ей клеветать на тебя? – Алина не удержалась от снисходительной усмешки.

– Как зачем? – поразился Костя столь наивному вопросу. – Она требует с меня денег за молчание. Огромных денег.

– Сколько? – так же снисходительно спросила Алина.

– Очень много, – Костя покачал головой.

– Бред какой-то. Так любой дурак может постучаться в дверь и начать требовать денег.

– Вот и я говорю: бред! Кидаю трубку. А она все равно названивает. Скидывай звонки со всех незнакомых номеров, я тебя прошу.

– Хорошо, – улыбнулась Алина, – ты тоже скидывай. Мне тут тоже какая-то сумасшедшая звонила, с меня денег требовала. Я подумала, что она с кем-то спутала, даже разговаривать не стала. Видимо, это одна шайка, пронюхали, что у нас деньги водятся.

– Тебе уже звонили? – Костя тут же раскраснелся. От волнения он не понял смысла ее слов, не понял связи с ним и Антониной. Понял лишь, что это может быть как-то связано с Тоней, а значит, его уже пытались сдать. – Вот аферисты! Видимо, звонят наугад всем богатым, по статистике ведь все богатые интрижки заводят. Кто-то и ведется, наверное.

– Наверное.

– Хорошо, что нам нечего друг от друга скрывать.

– Да, это очень хорошо, – улыбка Алины расплылась широко, обнажая все зубы, пока ее не прорвало: она расхохоталась наконец. – Блин, милый, ну совершенно нечего скрывать! Вообще нечего! Совсем прям. Так, самую малость. Секс только с разными девками. А так – больше ничего.

Слова сорвались с губ, и обратно их было не засунуть. Что тут началось! Константин пытался отнекиваться, не признавался, тогда Алине пришлось рассказать о том, что она уже давно все знала, о том, как она все выведала. А дальше понеслось…

Взаимные упреки, обвинения в том, что каждый из них был плохим супругом, ужасным родителем, никчемным человеком, что их брак был большой ошибкой, – все, в чем спешат обвинить друг друга супруги при выяснении отношений даже в самой ничтожной ссоре. Они обещали больше никогда друг с другом не разговаривать и в скором времени разъехаться.

Но ехать до города было слишком далеко, да и дети хорошо проводили время на природе, потому никто никуда не поехал. Они оба пошли заниматься обычными делами, словно в рутине спасения было больше, чем в разговоре.

А потом произошло нечто удивительное. Ярость, ненависть, желание разорвать друг друга в клочья – все эмоции, которые они только что испытали, – все это после выяснения отношений стало быстро гаснуть, как затухающий костер, оставленный зимой под мангалом. Им обоим стало невероятно легко. Вскоре злость сменилась чувством болезненной радости, взбудораженности. Словно в лихорадке, в полусне Алина наблюдала, как Костя играл с детьми в гостиной. А он все радовался, смеялся, все бросал на жену взгляды, полные тепла. Таких взглядов она не видела уже давно…

Они еще не были спасены, совсем не были, подумала Алина внезапно. Но тот путь, на который они оба сегодня вступили, тот путь больше не вел в никуда.

Прошло время обеда. Все, кто был в квартире Юли, почувствовали голод, только усилившийся от стресса. Даже Катя еще не ела, хотя обычно она не пропускала ни одного из своих шести-восьми приемов пищи. В стенах с видавшим виды ремонтом стало темно. В небе висели серые грязные тучи, заслонившие собой и без того едва виднеющиеся краешки лазури. Стало так темно,